Размышления
по поводу
книги лКто
сегодня
делает
философию в
России╗ Т. 1. Ч М.:
Поколение, 2007. Ч 576
с.
НИКОЛАЙ
ВЕРЕСОВ
Университет
Оулу,
Финляндия
Часть
третья: Д.
Кралечкин, А.
Малер, Ю.
Мамлеев, О.
Матвейчев, В.
Миронов, А.
Нилогов, Е.
Петровская,
А.
Пятигорский,
В. Руднев
Мира нет
и не надо.
Дмитрий
Кралечкин
(стр. 100-109).
Дмитрий
Кралечкин Ц
человек достаточно
молодой. Мне довелось
читать, что
его относят к
поколению
лфилософов-вундеркиндов╗,
появившихся
в современной
русской
философии в
90-е годы
прошлого века.
Но если молодость
и является
недостатком,
то таким,
который
проходит со
временем. Ну
а если серьёзно,
то Д.
Кралечкин
известен как
исследователь
и переводчик
философской
литературы
(Ж. Деррида, Ж.
Бодрийяра, Ж.
Делеза и др.). Кроме
того, он
занимается
публицистикой
и руководит
известным
философским
проектом Censura.ru, так что,
несмотря на
молодость,
сделал он уже
очень много,
и это не
может не
вызывать
уважения.
О его
профессионализме
как
переводчика
я судить не
берусь, хотя
мне и
приходилось
читать
весьма неоднозначные
мнения на этот
счёт. Но что
касается его
работ как
исследователя,
то, помимо
этого
интервью, мне
знакома его
книга EuroOntology,
написанная в
соавторстве
с А. Ушаковым,
и ряд других
работ. Не
скрою, читать
эти работы
мне было
интересно,
несмотря на
некоторые
огрехи в
использовании
автором
русского
языка. Книга EuroOntology в
целом показалась
весьма
обстоятельной,
а глава 5
(лЗаводной
Декарт╗) и
глава 11 (лК1 и
отрицание:
практический
интеллект╗)
этой книги были
для меня
интересны и с
профессиональной
точки зрения.
Однако,
при чтении
этой книги (и,
как ни странно,
этого
интервью)
меня не
покидало
ощущение
какой-то
искусственности.
Не игры, а
именно
искусственности.
Такое странное
чувство, как
будто бы твой
собеседник вдруг
начинает
говорить не
своим
голосом, или
не своими
словами, а на
каком-то
чужом языке.
Я долго
не мог понять
причину
этого своего
ощущения. Но, при
более
внимательном
прочтении, я,
к
собственному
удивлению,
увидел, что в
некоторых
местах Д.
Кралечкин
пишет так,
как если бы
это писалиЕ Ж.
Деррида или
Ж. Делез. Не в
том смысле,
конечно, что
Д. Кралечкин
пишет как
Деррида или Делез;
скорее, это
выглядит так,
что как будто
бы его
попросили
порассуждать
на какую-то
тему,
используя
исключительно
язык Делеза
или Дерриды.
То есть,
поговорить
на какую-то
заданную
тему не своим
голосом или
не на своём
языке.
В
представленном
интервью без
особого труда
можно
обнаружить
такие фрагменты.
Например:
Проблема
философии,
если
посмотреть с
этой стороны,
то есть со
стороны
вопроса лчто
значит
заниматься
философией?╗
(а этот
вопрос,
несомненно, интереснее
классичного
лчто такое философия?╗),
состоит в
том, что
философы достаточно
быстро
попадают в структуру,
которая
разве что
имитирует констелляцию
лСократ-Рынок-Две-Жены╗
или лПлатон-Ученики-Тиран╗.
Грубо говоря,
философию
можно
представить
в качестве
эдакого
монетного
двора, но
философы
быстро
приучаются
платить друг
другу той же
самой
монетой,
которую
ранее они же
и чеканили,
так что они
буквально
принимают её
за лчистую
монету╗, не
видят её
действия, работы,
производности.
При том что
исходно эта
лмонета╗
вообще могла
использоваться
лне по
назначению╗,
выступать в
качестве
элемента
игры, а не
товарного
обмена, так
что здесь к
вопросу
лоригинального╗
происхождения
следует
относиться
очень
осторожно.
Поэтому
появляется
фигура
философа-учителя,
философа-интеллектуала
и т. п. Ч такие
образцовые
фигуры (стр. 100-101).
Или вот:
Просто на
самом
элементарном
уровне лсомнительность╗
современной
философии
обычно
рефлексируется
в терминах
лотличия-подобия╗
(не-верного
подобия или
подобия, на
которое можно
согласиться).
Отсюда и вся
хрестоматийная
проблематика
лсближения-удаления╗
философии от
других
культурных
образцов
(науки,
религии и т. п.).
Однако в
таком рассуждении
устойчиво
пропускается
то, что в
целом с подобием-то
уже
согласились,
поскольку
мифическая
лоригинарность╗
(если
пользоваться
феноменологическим
словарём)
строится по
пустому
отличию от
маячащих
перед глазами
образцов
лреализации
ума╗ или
линтеллектуальной
практики╗ Ч
образцов
науки, например.
Иначе говоря,
философия
постоянно
попадает в свою
собственную
ловушку,
когда
пытается мыслить
некую
интеллектуальную
схему независимо
от самой
себя, найти в
ней место и т.
п. Ч поэтому-то
стремление
найти это
место в уже
заданной
схеме
различия
разных интеллектуальных
сущностей
выглядит
смешно. Такое
стремление
лишь
скрывает
абсолютное отсутствие
философии. (с.103-104)
Если
эти два
фрагмента
вырвать из
общего контекста
(а в данном
случае их
даже лучше именно
вырвать из
контекста,
как ни
странно), то и
поклонники
Делеза (в
первом
случае), и
последователи
Деррида (во
втором)
признают в их
авторе
родственную
душу.
Переводчик
Дмитрий
Кралечкин,
видимо, настолько
сильно и
глубоко
вживается в
переводимый
текст (и это,
на мой
взгляд,
только делает
ему честь),
что текст
этот и язык,
на котором он
написан, начинает
влиять и на
Дмитрия
Кралечкина Ц
исследователя.
Так вот, по
моему
субъективному
мнению, Д.
Кралечкин -
переводчик
чужих
текстов, чересчур
сильно влияет
на Д. Кралечкина
Ц автора текстов
собственных. Можно
сказать и
иначе - переводчик
Д. Кралечкин иногда
на время
одалживает
свой язык,
свой голос Д. Кралечкину
- исследователю. Такое
бывает,, но проходит
по мере того,
как
исследователь-философ
обретает
свой
собственный
голос. И об
этом я тоже
хотел бы
сказать несколько
слов.
Для
философа
обретение
лсобственного
голоса╗ -
задача
чрезвычайно
трудная.
Особенно для
философа
молодого. Она
не менее
трудна, чем
обретение
собственного
взгляда на вещи.
Иногда это
происходит
быстро,
иногда Ц медленно,
но никогда Ц
легко. Как
любая работа,
она требует
определенных
усилий и не
делается
сама собой. И,
если
сопоставить
работы Д.
Кралечкина
(включая и
интервью в
данной книге),
то можно
увидеть, как
происходит
обретение
собственного
голоса у этого
молодого
философа. Когда
Д. Кралечкин
начинает
говорить
именно своим
голосом Ц он
делает это
очень
интересно,
что мне
больше всего
и
понравилось
в интервью. Приведу
некоторые
фрагменты:
Ум не
имеет
лсущностного
определения╗,
то есть все
подобные
определения Ч
некий продукт
философской
работы,
выскочить за
которую невозможно.
Я бы сказал,
что ум Ч это
просто то,
что лишает
бытие
актуальности,
вернее, онтологического
фантазма
актуальности.
В этом
смысле,
кстати,
деконструкция
Ч это просто
попытка
формально
описать
работу лума╗, некий
его муляж.
Невозможно
определить,
что значит лбыть
умным╗, это
определение
было бы
самопротиворечиво.
Но если
говорить метафорами,
быть умным
(не
обязательно
умным
оказывается
индивид, это
как раз
редкость) Ч
это прежде
всего обнаруживать
лакуну в
любой самой
плотной
реальности.
Лакуна может
оказаться
чем угодно Ч
гаванью, лазейкой,
оборвавшимся
звеном,
западнёй,
поверхностью,
это уже
другой вопрос.
Если лбыть и
мыслить Ч
одно╗ Ч то в том
смысле, что
если есть одно,
другого уже
не нужно.
Парменид Ч
это скорее формула
очень странной
дизъюнкции, а
не адеквации,
как обычно
подразумевается
(стр. 104)
Ефилософия
всегда
создаёт
социально
инсталлированный
эффект лума╗,
помечает его
место,
которое
затем может
осваиваться
как угодно и
кем угодно
(стр. 104).
Блеск! Но посмотрите,
какое
интересное
продолжение!
Философия,
как я уже
указал,
вводит
инстанцию лума╗
Ч не как
способ
прямого
различения, а
прежде всего
как способ снижения
луровня╗
актуальности,
благодаря чему
появляется
возможность
чему-то
существовать
иначе (то
есть это
такая
ненатуральная
экзистенция,
которая не
привязана к
своему
выделенному
натуральному
объекту,
известному
под именем
лчеловек╗). В
этом смысле
такая инстанция
может иметь
даже
фиктивный
статус,
оставаться
пустым
местом Ч в
любом случае
она указывает
на
возможность
иного
социального распределения,
причём
именно в
практическом
смысле.
Поэтому тут,
кстати
говоря, появляется
дополнительная
возможность. Мы
можем не
являться
философами
именно потому,
что это место
разыграно (но
не занято!) кем-то
другим (стр. 106)
И ещё:
Екак я
думаю, нет
ничего более
противного
философии,
чем попытка
вычертить её
заранее по
некоему культурному
или тем более
национальному
императиву,
поскольку
такие
попытки
всегда
руководствуются
схемой
лприсвоения╗
и выделения
лсвоих╗,
которая сама
является лишь
фрагментом
определённой
философской
работы. Дело
не в том, что философ
Ч всегда
лчужой╗,
скорее он то,
что греки
называли pharmacos Ч весьма
важный для
общества
козёл
отпущения,
опасный уже и
тем, что иногда
может
использовать
свою цену
рефлексивно
и захватить
власть. Это,
конечно, не
значит, что
русская
философия Ч
то, что
говорит от
лица
универсального,
поскольку и
универсальное
нуждается в
повторном изобретении,
не существуя
исходно (стр. 108).
Мне
представляется,
что в вышеприведенных
фрагментах
нет никакого псевдо-умничания
или
банального
стремления
лвыпендриться╗
(прошу
простить за
жаргонизм), а
есть серьёзное
желание
разобраться
в сути проблемы.
Можно не
соглашаться
с Д.
Кралечкиным,
но
невозможно
не увидеть
здесь глубины,
характерной
для
профессиональной
философской
работы. Я
говорил уже
как-то, что есть
люди, с
которыми
приятно
спорить, и
есть люди, с
которыми
противно
соглашаться.
Для меня Д.
Кралечкин, - в
том, что
касается
приведенных
фрагментов, -
относится,
несомненно, к
первой
группе.
Несмотря
на то, что
этот молодой
исследователь
скептически
относится к
самому тезису
о
лнезависимых
автономных
языках философии╗
(стр. 108), он, тем
не менее, являет
пример
обретения
своего
философского
голоса. Я надеюсь,
что голос
этот будет
звучать всё
более явно и
не в попсовом
хоре тех, кто
лделает
сегодня
философию в
России╗.
Философия Ц
дело
серьёзное и ответственное,
и здесь очень
важно не
поддаться
переменчивой
моде, не
разменять
свой талант
на мелочь
безответственной
псевдоглубокомысленной
болтовни. Мне
показалось (и
я рад буду,
если
ошибаюсь),
что сам Д. Кралечкин
не вполне
осознаёт эту
опасность. Судите
сами:
Евсе
разговоры об
лответственности╗
философии и
философов, распространении
идей,
просвещении,
силе мысли и
т. п. если и не
выдают
полное
безмыслие,
как оно обычно
бывает, то по
меньшей мере
имеют очень
ограниченное
значение
(стр. 102).
Конечно,
разговоры об
ответственности
философа за
своё дело
нынче не в
моде. Но мода переменчива.
Как сказал
один философ:
лв конечном
счёте, мы все
ответственны
только за
свою
бессмертную
душу╗. Я бы
добавил к
этому, что
серьёзные
философы
ответственны
не только за
свою душу, но и
за свои
тексты. Профессионалы
не боятся
ответственности,
ибо отвечают
за своё дело
головой.
Избегать
ответственности
(и разговоров
об этом)
стремятся только
те, для кого
философствование
есть лишь
средство
предъявить urbi et orbi себя
любимых. С самого
начала надо
писать так,
чтобы и через
много лет не
было стыдно
за свои
собственные
тексты. Ведь
философы уходят,
а тексты
остаются.
Неовизантизм
как новый
большой
стиль. Аркадий
Малер (стр. 11-124).
Сказать
по правде, я
всегда
относился с
некоторым скептицизмом
к любому виду
лгосударственной╗
философии. Не
к лфилософии
государства╗,
а именно к
лгосударственной
философии╗,
то есть к
приданию
какому бы то
ни было
философскому
учению
статуса официальной
государственной
доктрины.
История
свидетельствует,
что лучший
способ
уничтожить философскую
концепцию Ц
это не
запретить её,
и не выжигать
калёным
железом, а
сделать
официальной
государственной
доктриной,
ещё лучше -
государственной
идеологией. С
марксизмом в
России
советского
периода произошло
именно этоЕ и,
в результате,
от марксизма,
как от философии,
ничего не
осталось. Произошло
это, кстати, в
строгом
соответствии
с положениями
К. Маркса,
сформулированными
в лНемецкой
идеологии╗. И,
опять же, в
строгом соответствии
с К. Марксом,
любые попытки
лвозврата к
аутентичному
Марксу╗, или
лвозвращения
к
гуманистической
традиции
марксизма╗,
которые
предпринимали
тогдашние
советские
философские
диссиденты
(Э.В. Ильенков,
например),
немедленно и
жёстко пресекались
как попытки
подорвать
лединственно
научную
теорию и
мировоззрение╗Е
и т.д. В
горячих
объятиях тоталитарного
государства
философия
задыхается и
умирает от
удушья.
Старое
государство
рухнуло, на
его руинах возникло
другое, и оно требует
новых жертв
от философии,
ибо тоже нуждается
в некой
лгосударственной
идеологии╗
как
составной
части
лнациональной
идеи╗, если
говорить
современным
политическим
языком. Нужна
новая имперская
идеология, а
свято место
пусто не бывает.
Почему я
начал мой
комментарий
интервью с А.
Малером
именно с
этого? Дело в
том, что я
достаточно
давно слежу
за работами
этого
философа.
Книги
лСтратегии
сакрального
смысла╗ и
лДуховная
миссия
третьего Рима╗
я прочитал с
интересом чисто
профессионального
характера.
Для работы
над книгой о
психологии
сознания (в
которой
будет раздел
о проблеме
лСознание и
смысл╗) мне
нужно было
разобраться
с тем, как
проблема
смысла (в
аспекте
соотношения
смыслов и
ценностей)
представлена
в
современной
философии. Этот
интерес и
привел меня к
означенным трудам.
Не могу
сказать, что
в них я
обнаружил
что-то
принципиально
новое. Хотя
было отрадно
заметить, что
в книгах этих
автор, среди
прочего,
обращается к
наследию
таких, забытых
ныне в
России,
мыслителей,
как Г. Флоровский
и В. Лосский.
Если же
говорить в
целом, то моё
общее
впечатление
кратко можно
выразить в
двух тезисах.
С одной
стороны, мне
импонирует общефилософская
позиция А.
Малера,
который
настойчиво
повторяет,
что философия
- это не
только
свобода
мышления, но
и культура
мышления.
С другой
стороны, меня
настораживает,
что неовизантизм
имеет
тенденцию
позиционировать
себя не
столько как
философию,
сколько как
идеологию,
необходимую
России для
выполнения
своей всемирно-исторической
миссии.
Этакая новая
имперская
идеология
для новой
имперской
России. А
поскольку я
не разделяю
точку зрения,
что у России
есть какая-то
специальная
лвсемирно-историческая
миссия╗ или
лособая
духовная
миссия╗, то и к
разговорам
на эту тему
отношусь с
долей иронии.
Но одно дело,
когда
государство
превращает
философское
учение в государственную
идеологию, и
совсем
другое, когда
какое-то
философское учение
само и
добровольно
предлагает
себя государству
в качестве
идеологии,
готовой к
употреблению.
В
интервью А.
Малера оба
аспекта, о
которых я
веду речь,
видны
достаточно
отчётливо.
Так, отвечая
на вопрос о
своей
философской эволюции,
он говорит:
Для меня
философия Ч
это в первую
очередь культура
мышления, вне
которого
никакая мысль
не может
иметь права
на серьёзное
восприятие, и
именно как культура,
то есть
система
ценностей,
философия
требует от
человеческой
мысли
уважения,
служения и
иерархического
мировосприятия.
Я специально
это
оговариваю,
потому что
для
некоторых философия
сродни
варварскому
мышлению,
подменяющему
свободу мысли
анархией
мысли.
Мне стало
очевидно, что
строить свою
философию по
принципу
лпротив╗,
собирая
любой ценой
всех
потенциальных
союзников в
общую кучу,
просто
невозможно. Необходимо
точно
определить
ту абсолютную
ценность, которую
ты готов
отстаивать
до конца, и
отсюда
выстраивать
свою систему (стр.
110-111).
С
такой
общефилософской,
или даже
лучше сказать,
мировоззренческой,
позицией
можно было бы
вполне
согласиться,
но с одной
оговоркой:
иерархическое
мировосприятие
на основе
системы
ценностей, к
сожалению, не
является
гарантией от
варварского
мышления и анархии
мысли. Ах,
если бы всё
было так
простоЕ
О
месте и роли
неовизантизма
А. Малер
высказывается
следующим
образом:
Едля меня
византизм Ч
это не
партийная
идеология, хотя
в
повседневной
практике она
может таковой
оказаться, а
трансисторическая
парадигма
русской
цивилизации,
глобальное
задание,
которое дано
России для
исполнения своей
миссии в мире
и которое
очень легко разменять
на
аномическую
подделку
европейской
либеральной
демократии
или
азиатской
тирании. В
этом плане
идея
русского
византизма,
идея России
как Северной
Византии, как
Северного
Катехона, как
Третьего
Рима Ч это не
наследник
авторских
опытов
лРусской
Идеи╗ как
третьего, христианского
пути между
секулярным
Западом и
языческим
Востоком, а
основа этих
опытов,
магистральная
линия
русской политической
мысли вообще.
Таким
образом, мой
византизм Ч
это
универсалистский
по своим
установкам
проект
геокультурного
и геополитического
единства
православной
цивилизации,
связанный
центральной, катехонической
ролью России
и ориентированный
не на
изоляцию и
отступление,
а на открытый
миссионерский
диалог и
миссионерскую
экспансию. В
этом плане
концепцию
византизма
можно
воспринимать
и как частный
случай
Русской Идеи,
и как наднациональный
геокультурный
проект (стр. 119).
лПарадигма
русской
цивилизации╗,
лглобальное
задание╗,
лмагистральная
линия
русской политической
мысли╗ и т.д. - не
знаю, как
кому, а мне
это очень
напомнило времена
не столь
далёкие Ц
лвсемирно-историческая
миссия
пролетариата╗,
лСССР Ц
надежда всех прогрессивных
сил планеты╗,
лкоммунизм Ц
будущее
человечества╗.
А лоткрытый
миссионерский
диалог╗ и
лмиссионерская
экспансия╗ до
боли
напоминают
лмирное
сосуществование
различных
социальных
систем╗ и
одновременное
лраспространение
идей
социализма
по всему
миру╗. Во всём
этом меня
радует
только одно Ц Центр
лСеверный
Кахетон╗ -
всё-таки не
агитпроп ЦК
КПСС.
Не могу
не отметить
ещё одну
тему, которая
была
затронута в
этом
интервью. Эта
тема элиты и
власти.
Приведу этот
фрагмент
целиком:
Элита Ч
это активное
меньшинство
общества, сознательно
концентрирующее
в себе интересы
всего
пассивного
большинства
этого общества
в его целом.
Тема элиты фактически
замещает
тему власти:
элита Ч это
активное
меньшинство,
обладающее
позицией
власти (по
Этциони) над
пассивным большинством.
Власть Ч это
абсолютная
свобода как
абсолютная
ответственность
и абсолютная
ответственность
как
абсолютная свобода.
Каждый человек
абсолютно
свободен и
абсолютно ответствен,
каждый
человек обладает
имманентно
присущей ему
позицией
Власти, каждый
человек может
и должен
перейти из
состояния
объекта в
состояние
субъекта,
стать активным
меньшинством,
то есть стать
элитой.
Власть
возникает
только в той
пространственно-временной
точке, где
кто-то
объявляет
сам себя
носителем
Власти Ч это
абсолютно волюнтарная
акция, всё
остальное Ч
это лишь
чисто
социальная
реализация.
Поэтому
минимальная
критика Власти
со стороны Ч
это всегда в
первую очередь
её признание
в качестве
лвласти╗, это
её неосознанная
легитимация.
Но полная и
последняя
легитимация
Власти
происходит
именно тогда,
когда кто-то
перекладывает
на неё свою
собственную
ответственность
за
окружающий
миропорядок,
Ч тем самым он
передаёт
власти свою
свободу,
отказывается
от права быть
Властью.
Однако вся эта
органомика
Власти Ч это
просто
наблюдаемый
эмпирический
факт, но за
ним стоит
более
серьёзная
проблема
того сверхсмысла,
которым
должна
наделяться Власть,
если она
претендует
на нечто
большее, чем
функцию
кризисного
менеджмента
(стр. 116).
Взгляд,
безусловно,
неожиданный,
хотя, если
покопаться в истории
русской
религиозной
философии Ц не
такой уж и
новый. И
потом, какая
же власть откажется
от наделения
себя,
любимой,
лсверхсмыслом╗,
да ещё в
такой
элитарной
упаковкеЕ
Неовизантизм
представляет
собой, безусловно,
интересное
направление
в современной
русской
философии.
Однако, я не
думаю, что
лновый подъём
русской
интеллектуальной
культуры в XXI веке
немыслим без
доминирующего
значения
именно этой
линии╗ (стр. 124). Пусть
лучше неовизантизм
останется
философией,
чем
окончательно
превратится
в идеологию.
Когда
философия
становится
государственной
идеологией Ц
она умирает.
Мне будет искренне
жаль, если
это, упаси
Господи,
произойдёт с
неовизантизмом.
Русская
философия не
должна
уступать русской
литературе.
Юрий Мамлеев
(стр. 125-136).
Мои
комментарии
будут
краткими.
1.Юрий
Мамлеев Ц
очень
хороший
писатель.
2. Раньше было - "Sex & Drugs & Rock &
Roll". Сейчас
Ц лводка,
пиво,
наркотики и
секс╗. И хоть и
стали они нынче
основной
темой
русской
литературы, но
пока ещё не
стали
основной
темой
русской
философии. Но
лнижние воды╗,
похоже, и в
философию
просачиваются
постепенно. Если
так пойдёт,
то
современная
русская философия,
действительно,
в этом
смысле, скоро
не будет
уступать
современной
русской
литературе. Такой
вот
культурный
прогресс.
3.
Рене Генон Ц
интересный
мыслитель. Но
читать его
нужно в
трезвом виде.
4.
лНа Украине
полно было и
ведьм, и
всего, чего угодно╗
(стр. 127). Там и
сейчас их
полно, как и в
России,
впрочем.
Просто нужно
знать места.
Сон разума рождает
чудовищ, и в умах
некоторых
писателей
тоже.
Миром
правят
философы.
Олег
Матвейчев
(стр. 137-150)
Составитель
книги (он же -
главный
интервьюер)
А. Нилогов в
самом начале этой
беседы
представляет
О. Матвейчева
как автора
лгуманитарного
лМанхэттенского
проекта╗,
который
характеризует
как лзамечательную
идею о
русском
интеллектуальном
прорыве╗ (стр. 137).
аа
В
первой части
этой статьи я
уже давал
оценку
одному из
проектов О.
Матвейчева. Некоторые
читатели
упрекнули
меня, что оценку
я дал не
содержательную,
а
психиатрическую,
когда сказал,
что место
этому
проекту не в
философской
книге, а в
истории
болезни
пациента
клиники для
душевнобольных.
И мне даже
показалось,
что с
диагнозом
своим я поспешил.
Поэтому я решил
как можно
более
тщательно
ознакомиться
с другим
проектом
этого автора,
а именно с
этим самым
лманхэттенским
гуманитарным
проектом╗.
Благо, в
книге О.
Матвейчева лСуверенитет
духа╗ он
представлен
в
развёрнутом
виде.
"Как
в свое время
в США для
создания
оружия массового
поражения
были собраны
лучшие
физики, так и
нам
необходимо
собрать все лучшие
гуманитарные
силы".
Далее,
по логике, следовало
бы уточнить, для
чего лсобрать╗
эти самые ллучшие
гуманитарные
силы╗? Для
создания русской
гуманитарной
атомной
бомбы,
по-видимому.
Теперь
кратко
передам суть
проекта. При
этом я
попытаюсь,
насколько
возможно, сохранить
стиль автора,
почти процитирую,
поэтому
выделю более
мелким
шрифтом:
Реализовать проект не
просто, а
очень просто:
А. Собрать
десяток, а
лучше сотню
самых российских
лголовастых╗ философов,
из тех, кто
лреально
мыслит на
мировом
уровне╗, выдать
им грант
месяца на три
примерно по 10Ц15 тыс.
долл.
каждому,
чтобы
позволить им
какое-то
время жить,
не работая, а
вместо этого
писать книги.
Б. Требования
к книге
весьма
жёсткие:
- она
должна
изумить Запад
по принципу локазывается
в России не
только
медведи по улицам
бегают!╗;
- она должна
задать новую
интеллектуальную
моду некий
пост-постмодернизм,
а лучше протоизм;
- она должна
быть
критична по
отношению к
американизму
и показать
кризис
традиционных
моделей
демократии и
традиционной
политической
риторики, так
что ее бы уже
не возможно
было просто
так
применять.
Показать кризис
двойных
стандартов,
симуляцию и
импотенцию
прежней
политологии;
- она должна
повышать
имидж России,
то есть иначе,
чем они привыкли,
объяснять и
наши реформы,
и нашу политику,
и нашу историю;
- она должна
быть
посвящена
проблемам
Европы и
мировым
проблемам и
предлагать
совместный
общий выход
из кризисных
ситуаций. Прежде
всего,
духовно-культурных
апорий, а не
политических
или экономических;
В.
Специальная
комиссия
отбирает
лучшие книги,
осуществляется
перевод этих
книг на иностранные
языки.
Специальный
уполномоченный
едет по
издательствам,
тем, кто выпускает
самую модную
интеллектуальную
литературу. С
ними идут
переговоры,
обещаются
пожизненные
права на
издание книг,
и т.д. От них -
только
издание,
низкая цена и
тираж не
менее 20 тысяч
по каждой
книге, и
пусть обязуются
продать. Еще
какие-то
деньги будут нужны
на пиар по
философским
кафе, по
рецензиям в
ведущих
интеллектуальных
журналах, по
поездкам с
лекциями в
ведущих университетах
с
обязательными
презентациями
книг и
бесплатной
раздачей
студентам
(иначе нищие
студенты не
купят, а так
мы им мозг
обработаем
бесплатно).
Итог:
формирование
новой
интеллектуальной
моды!
Вот
так. Теперь
комментарии:
В
советские
времена
сотни, если
не тысячи, всякого
рода
лизобретателей╗
вечного
двигателя,
средств лот
всех болезней╗
и прочих
панацей,
буквально
заваливали
редакции
научных журналов
и
академические
институты
своими
прожектами
(особенно весной,
в период
обострения). Некоторым
институтам и
редакциям
приходилось
содержать
специальных
сотрудников,
которые
только и
делали, что
писали ответы
этим
прожектёрам,
как правило,
по стандартной
форме. Это
явление
нашло своё
отражение и в
литературе,
например, у А.
Зиновьева в
лЖелтом доме╗, у
братьев
Стругацких,
прочитайте,
кому интересно.
И сейчас в
нормальных
странах работает
примерно
такая же
схема защиты
от субъектов подобного
рода, желающих
одним махом
осчастливить
человечество.
В
таких
случаях, конечно,
существует
риск ошибки.
Мы можем подумать,
что человек
просто
сумасшедший,
а он на самом
деле Ц гений!
Тем более,
как известно,
грань между
тем и другим
очень зыбкая.
Поэтому, во
избежание
ошибки, лучше
обратиться к
специалисту-психиатру.
Я так
и сделал. Не
называя
автора и не
вдаваясь в
подробности,
я просто
показал
описание
лгуманитарного
манхэттенского
проекта╗
одному своему
коллеге,
известному
психиатру.
Реакция была
однозначна:
лПохоже, наш
пациент╗. лА
что ты ещё
про него
знаешь?╗ -
спросил мой
коллега. лОн
говорит, что
написал пять
диссертаций
и двадцать
пять
дипломов╗ - сказал
я. лТочно, наш╗ -
ответил тот.
Так что зря
меня
упрекали, что
я поспешил с диагнозом.
А описание
лгуманитарного
манхэттенского
проекта╗ я
привёл здесь полностью,
дабы меня не
обвинили в
передёргивании
или в том, что
я
наговариваю
на здорового
человека.
Но,
сказать по
правде, я не
согласен с
моим коллегой-психиатром.
Я склонен
видеть в лгуманитарном
манхэттенском
проекте╗
интеллектуальную
провокацию,
вызов
замшелому гуманитарному
сообществу,
нечто вроде
лпощёчины
общественному
вкусу╗. Не
верится мне,
что автор данного
проекта не
понимает, что
если этот
проект
начнёт
реализовываться,
то сразу
возникнет
масса
непреодолимых
проблем. Как,
по какому
критерию,
отбирать
этих самых
лголовастых философов╗,
да ещё лиз тех,
кто реально
мыслит на
мировом
уровне╗? Для
начала
придётся
определить
критерии мышления
на мировом
уровне, и,
соответственно,
найти
какие-то
образцы такого
мышления. Для
этой цели
тесты на
интеллект и IQ явно не
годятся. И
потом, как
определить
мировой
уровень
мышления? Это
ведь не мировой
рекорд по
прыжкам в
высоту,
который определён
в метрах и
сантиметрах. И
кто именно
будет
производить
отбор? Затем,
трудности
возникнут и со
специальной
комиссией,
которая
должна будет
выбрать
лучшие книги.
Кто войдёт в
эту комиссию?
Не получится
ли как у
Гашека: лИ мы, рота за
ротой,
шагали,
равнение
направо, на
полковника,
рука на ремне
ружья, и
орали что
есть мочи:
"Мы, мерзавцы,
думали, что
нам эта
комиссия
поможет. Ни
хрена она нам
не помогла!"
Господин
полковник
хохотал до
упаду, прямо
живот
надорвал╗. Вполне
возможно, что
так и будет, если
иметь в виду
критерии для
выбора книги,
которые
предлагает О.
Матвейчев Ц
лона должна
изумить
ЗападЕ╗ и т.д.
Запад Ц это не
один большой
дядя (Дядя
Сэм на
карикатуре),
Запад Ц это
много разных
дядей, кто-то
из них изумится,
а кто-то и нет,
и почти
невозможно знать
заранее Ц кто. И
чему?
Глупость и
наглость часто
изумляют, а
хорошая
философская
книга Ц порой
и не
изумляет.
Не буду
продолжать. Не
может быть,
чтобы автор
этого
проекта сам не
понимал
всего мною
сказанного. Я,
однако,
искренне
хочу
заступиться
за О.
Матвейчева и
оспорить
диагноз
моего
коллеги. Но у
меня такое
впечатление,
что сам О.
Матвейчев даёт
дополнительные
аргументы
явно не в мою
пользу.
Судите сами:
лСмерть
политологии╗
означает, что
всевозможная
понятийная рухлядь
типа
лдемократии╗,
лдиктатуры╗,
лправых╗,
ллевых╗,
ллиберализмов╗,
лсоциализмов╗
и лконсерватизмов╗
должна быть
выброшена на
помойку. Эти
понятия
ничего не ловят,
с помощью их
ничего
нельзя
понять, они
используются
только как
ярлыки в процессе
манипуляции.
Но в то же время
я не уверен,
что нам нужны
новые понятия
вместо
старых, время
понятий
вообще
прошло (стр. 146).
Понятия,
конечно,
могут
устаревать.
Понятия, конечно,
могут
постепенно
утрачивать
своё
исходное
содержание.
Но, видимо,
мышление без совсем
понятий Ц
идеал О.
Матвейчева -
и есть то
самое
лмышление на
мировом
уровне╗,
счастливые обладатели
которого
войдут в
число участников
лгуманитарного
манхэттенского
проекта╗.
Представляю,
что они
напишутЕ
Запад не
изумится, а вот
полковник
живот
надорвёт
точно. И не
будет
никакой
лновой
интеллектуальной
моды╗. И мозги
нищих западных
студентов
останутся в
неприкосновенности.
А
что Вы
скажете вот
на это?
Кстати, ещё
200 лет назад
большинство
населения
России
говорило
только
пословицами
и поговорками.
Не говорить
пословицами Ч
считалось
признаком
аристократизма
и образованности
(стр. 145).а
Ага.
Аккурат
двести лет
назад
Яковлева Арина
Родионовна
говорила со
смуглым
курчавым
мальчонкой
исключительно
пословицами
и
поговорками. Лучше
бы наш автор
на эту тему
вообще ничего
не говорил Ц
ни
пословицами,
ни не пословицами.
А вот ещё
пример
мышления без понятий.
Французское
государство,
посольства и
консульства
постоянно
дают гранты
на переводы и
распространение
французских
мыслителей в
мире. Это
мелкие
деньги, зато
Франция уже
полвека
задаёт интеллектуальную
моду в мире
(стр. 138).
Здесь
О. Матвейчев
просто
повторяет
сказанное Ф.
Гиренком в
этой же книге
(и далось же им
это
французское
посольство!). Не
буду повторять
то, что я
сказал по
поводу этого
пассажа у Ф.
Гиренка,Ц
кому
интересно,
посмотрите
вторую часть
моей статьи.
Но вот О.
Матвейчев
должен бы
знать, что
консульство никому
никаких
грантов на лпереводы
и распространение
мыслителей╗
не даёт и не
может давать,
даже если бы
и захотело.
Ни
французское
и никакое
другое. Консульство
занимается
совершенно
другими вопросами
Ц например,
выдачами виз.
Странно, что
О. Матвейчев,
который
посетил
двадцать стран,
об этом понятия
не имеет. Он никогда
в
консульство
за визой не
обращался,
что ли? И
потом, как
это понимать
Ц
лраспространение
мыслителей╗?
Завершу
ещё одним
пассажем из
интервью с О. Матвейчевым.
Пусть это
пафосно
прозвучит, но
я люблю наш народ,
лучший в мире
народ. Всё, о
чём я думаю, Ч
ради него,
ради выявления
того, что
именно
заставляет
его любить, ради
того, чтобы
он сам себя
любил, чтобы
другие
народы его
любили (стр. 150).
Звучит,
и вправду,
пафосно. Но в
общем контексте
всего
интервью,
звучит это, скорее,
псевдо-пафосно,
в стиле Л.
Филатова:
лУтром мажу
бутерброд,
сразу мысль:
а как народ? И
икра не лезет
в горло, и
компот не
льется в ротЕ╗.
Сам
же автор и
поясняет, что
именно он
имеет в виду:
Чтобы
было более
понятно, то я
скажу, что, будь
моя воля, я бы
тратил на
философское
образование
не меньше,
чем на
оборону. Я бы
посадил всех
зэков в
одиночки и
вместо
ненужного
труда заставлял
бы их
прочитывать
по 50
философских
первоисточников
в год, а весь
стабилизационный
фонд пустил бы
на переводы и
издания философских
книг, которые
бы
продавались
в каждом
ларьке как
водкаЕ
Что бы
это дало? Не
знаю, что в
социальном,
экономическом
и
политическом
плане, но
знаю, что это
усилие дало
бы, возможно,
несколько великих
философов
через
сколько-то
лет, а эти
философы изменили
бы облик и
Земли, и
истории,
создали бы
мир, в
котором,
может, уже бы
и не было
места ни
социальному,
ни экономике,
ни политике.
И такой
подвиг, такой
поворот Ч это
лучшее, что
может
случиться в
судьбе
народа. Раз
уж все народы
смертны, то
смерть со
славой лучше,
чем смерть от
обжорства
гамбургерами,
тем более что
даже это нам
не грозит,
скорее уж Ч
издыхание от
голода,
холода, трудов,
военных
тягот,
мягкого и
жёсткого геноцида,
ассимиляции
другими
пассионариями
(с. 147-148).
Я
уже
цитировал
этот пассаж в
первой части
своей статьи,
с соответствующими
комментариями,
разумеется. А
здесь
привожу и его
окончание,
выделив
курсивом.
Похоже, А.
Матвейчев
любит до
смерти свой
народ. Причём,
в буквальном
смысле.
Вот
и судите
сами,
уважаемые
читатели, кто
прав: я,
защищая г.
Матвейчева,
или психиатр,
в своём, наверное,
скоропалительном,
диагнозе.
Философия
как
самосознание
культуры.
Владимир
Миронов (стр.
151-175).
На
фоне многих
представленных
в этой книге
интервью,
отличающихся
ллегкостью в
мыслях
необыкновенной╗,
эта беседа
явно
выделяется
своей основательностью
и
академичностью
в лучшем
смысле этого
слова.
Сдержанные
оценки, продуманные
аргументы,
отсутствие
безответственных
заявлений и
скоропалительных
выводов, рассчитанных
на внешний
эффект.
Собственно
говоря, это и
есть то, что
называется
строгостью
мысли Ц
качеством,
совершенно
необходимым
для философа,
которое, увы,
не в чести во
многих
современных
лфилософских
тусовках╗.
Книга
В. Миронова
лФилософия и
метаморфозы
культуры╗ не
произвела на
меня особенно
сильного
впечатления.
Я увидел в
ней хорошо и
доброкачественно
сделанную
работу, коих
и сейчас не
так уж мало,
хотя
становится
всё меньше и
меньше, к
сожалению.
Возможно, моя
оценка
связана с
тем, что я не
разделяю подход
автора к
философии
как к искусству
интерпретации.
Мне
представляется,
что
философия Ц
это нечто
большее, чем
герменевтика,
даже в самом
широком
смысле. Возможно,
на моё мнение
повлияло и то,
что Владимир
Васильевич
неоднократно
высказывался
весьма
скептически
о философии
сознания, той
области,
которая мне
очень
интересна с
профессиональной
точки зрения.
Но интервью с
В. Мироновым
открыло для
меня автора
лМетаморфозЕ╗
в ином
ракурсе. Не
только как
философа, но
и как
преподавателя,
воспитателя
и, в
некотором
смысле, как
коллегу и
единомышленника.
Если
говорить
коротко, то в
этом
интервью красной
нитью
проходят две
идеи. Первая:
так называемая
классическая
традиционная
академическая
философия
тоже может
быть (и является!)
интересной, и
порой
гораздо
более
интересной,
чем так называемая
философия
альтернативная.
При условии,
конечно, что
к ней относятся
не
догматически.
Вторая:
серьёзные
занятия
философией
требуют
специальной
подготовки,
глубоких
знаний.
Начётничество,
поверхностность,
отсутствие
общей культуры
для занятий
философией
противопоказаны,
даже при
наличии
некоторого
таланта и
способностей.
Философия Ц
слишком
серьезное
дело, чтобы прибегать
к ней как к
средству отыгрывания
собственных
комплексов,
как к некой
интеллектуальной
игрушке по
принципу лчем
бы дитя не
тешилось,
лишь бы не
вешалось╗.
Но
обратимся
непосредственно
к тексту.
Для меня
философия
вневременна.
Философия в
широком
значении
слова Ч
смысловое,
вневременное
пространство,
в котором все
современны.
Это
пространство
задано нам
возможностью
вести диалог
как с ныне живущими
философами,
так и с давно
умершими. Поэтому
в философии
Платон так же
современен
или более
современен,
чем какой-нибудь
лсовременный╗
философ с
соседней кафедры
(стр. 152)
Лет через
100Ц150 в русской
культуре,
может быть, останется
несколько
имён из
нашего
времени, а
может быть,
ни одного, и
никакой
трагедии в
этом нет.
Представьте
себе сегодня
философа,
живущего по
образу и
подобию
Канта (а такие
наверняка
есть)Е Но кто
же о нём
знает? В истории
остаются
именно Канты,
тогда как
огромное количество
философствующих
подвергается
забвению, хотя
в своё время
они могли
быть
популярнее новоявленных
Кантов (стр. 152-153).
Многие ли
из
современников
знали о Гегеле
или Канте, тем
более
считали их
выдающимися философами?
Насколько я
помню, у
Гегеля были
проблемы с
посещением
его лекций.
Так и сегодня.
Я не уверен,
что те люди,
которые сегодня
популярны,
окажутся в
истории (стр. 154).
Философия
в её истории Ч
это не свалка
идей, а
совокупность
отрефлексированных
смыслов,
большая
часть из
которых
осталась
невостребованной
(стр. 155).
Сказано
хорошо, со
вкусом, и
точно выводит
разговор о
философии в
историческую
перспективу.
Последняя из
приведенных
формулировок
Ц вообще
прекрасный
философский
афоризм.
На
вопрос о
месте,
условно
выражаясь,
лмаргиналов╗,
в современной
философии, В.
Миронов
отвечает,
сразу вычленяя
суть явления:
Что
значит
маргинал?... По отношению
к обществу
маргинал Ч
деклассированный
элемент,
потерявший
общественный
престиж и т. д.
А теперь
перечислите
в уме тех,
кого мы
называем
маргиналами
у нас. Это, как
правило,
профессора и
доценты
известных и
престижных
вузов. В чём
проявляется
их маргинальность?
В наличии
некоторых
более или
менее оригинальных
идей? Но это
нормальная
ситуация в философии
и в принципе
не может ничему
противостоять,
ибо
философия
слишком богата
и в ней, как
это ни
прискорбно для
считающих
себя
маргиналами,
всё уже было (стр.
156).
Если вы хотите,
чтобы вас
считали
маргиналом,
сознательно
откажитесь
от звания профессора,
доктора, не
учитесь на
факультете,
не защищайте
диссертацию.
Если вы маргинал,
то
откажитесь
от всего.
Многие же хотят
быть и маргиналами
и при этом
защищать
кандидатские
и докторские,
Ч по неким,
часто ими же
критикуемым,
правилам
получать
зарплату за лофициальную╗
работу в
качестве
профессораЕВсё
это игра,
симуляция (стр.
156).
Играть
легче, чем
осваивать
знания, поэтому
термин
лмаргинальность╗
Ч лишь прикрытие
для
отсутствия знаний
в
соответствующей
области. Кант
обозначал
людей,
рассуждающих
на основе принципиального
незнания и нежелания
знать,
термином лмисологи╗,
противопоставляя
их философии,
основанной
прежде всего на
знанииЕ
Вряд ли
кому-то
придёт в
голову зайти
на кафедру
квантовой физики
и заявить на
основании
своей маргинальности,
что
квантовая
физика Ч
лженаука. А
вот на
философские
кафедры
лзаходят╗ и
даже работают
на них (стр. 157).
Не
обходит
стороной В.
Миронов и
тему о катастрофическом
падении
уровня профессионализма
в науке. В
этом смысле в
психологии
происходит, к
сожалению, то
же самое.
Поэтому
размышления
В. Миронова
показались
мне
интересными.
Вообще, в
философию
влезают все
кто ни попадя
Ч от
политиков и академиков
до
домохозяек Ч
и указывают,
что ей надо
делатьЕ
Кстати,
Гегель
хорошо
подметил такую
позицию: не
каждый
берётся шить
себе сапоги,
хотя видит
мерку и очертание
ноги, но
каждый
берется
философствовать,
потому что у
него в голове
что-то есть (стр.
163).
Я всегда
привожу
студентам
такой пример:
тройной
тулуп вы
можете
исполнить на
коньках, если
научились
азам катания
как такового,
иначе
последствия
будут
плачевны (стр.
166).
Я
бы только
уточнил, что,
в принципе,
нет ничего
страшного,
что в философию
лвлезают все,
кто ни
попадя╗. В
этой моей
статье я тоже
в некотором
смысле лвлез╗
в философию,
и, хоть и не
указываю, что
в ней делать,
но позволяю
себе некоторые
оценочные
высказывания
и суждения. И,
хотя
подзаголовок
моей статьи
ясно говорит,
что это Ц
лвзгляд
психолога╗, я,
тем не менее,
уже получил
ряд упрёков в
том, что
лвлезаю╗, мол,
не в своё
дело.
Получается,
что о философских
текстах
имеют право
судить
только
философы и,
следовательно,
что
философия
существует
исключительно
и только для
философов. Я,
конечно, не
профессиональный
философ, но и
не дилетант:
хороший
философский
текст от
безответственной
трескотни
отличить
могу. Мне думается,
что, говоря о
том, что в
философию лвлезают
все, кто ни
попадя╗, В.
Миронов
имеет в виду
не тех, кто
читает
философские
тексты, а
некоторых из тех,
кто пытается лделать
философию в
России╗. Иначе
как понимать
следующие
его слова:
Ч Человек
может
самовыражаться
в философии,
но всё-таки
есть
смысловая
понятийная
система.
Философия не
сводится к
чистой
эстетической
функции от
чтения. Если
вы хотите,
чтобы ваши
идеи поняли
(а внутри каждый
философ
этого
желает), вам
нужно говорить
на понятном
другим языке.
Ведь некоторые
просто
отмахиваются
от читателей
с формулировкой:
лЭто вам всё
равно
никогда не понять╗.
Получается,
что автор
пишет текст
для себя, и он
в принципе не
предназначен
для другихЕ
Философия
не должна
быть мутной и
непонятной,
исходя из
логики Ч чем
меньшее
количество
людей меня
понимают, тем
степень
философичности
моего
произведения
выше. Всё
можно
довести до
абсурда (стр. 173)
Я
сказал уже,
что
воспринял В.
Миронова как своего
единомышленника.
Разумеется,
единомышленники
- это не те, кто
мыслит
одинаково, а
те, кто
мыслят об
одном и том
же. Статья
моя называется
лПятьсот
страниц
философской попсы
и немного
мысли╗.
Интервью с В.
Мироновым я
однозначно
отношу ко
второй части
(ли немного
мысли╗), и с его
мнением о
научной
попсе я
полностью согласен.
В то же
время всё,
что угодно,
включая
любые
научные
открытия (например,
в физике и
биологии),
может быть
использовано
и
используется
кому как
заблагорассудится.
Это совсем
другая
проблема. В одной
из своих книг
я обозначаю
её как проблему
попсы в науке
и философии (стр.
165).
[Раньше] обмен
мнениями был
на уровне
отменного
знания
текстов.
Сегодня всё
выглядит
по-другому.
Книг навалом.
Один
прочитал
Деррида,
другой Ч
Барта, третий
Ч не дочитал
того же Барта
или Деррида.
Все
перебрасываются
готовыми
цитатами из наскоро
прочитанных
текстов.
Отсюда Ч
компилятивность
и
фрагментарность
всех возможных
дискуссий.
Помнится,
Гегель, рассуждая
о том, как
изучать
философию,
определил
царский путь
Ч читать
оглавление и
два-три
отзыва о
книге. Тогда
в каждом
салоне вы
будете выглядеть
хорошо
знающим
современную
философию (стр.
168).
Такая же
попса
существует и
в науке,
когда вместо
поиска
истины
существует
потребление
истины, а
сама наука
превращается
в серию заведомых
дезинформаций
и лсенсаций╗ (стр.
172).
Интервью
это, действительно,
может
показать
скучным Ц
никакого
эпатажа, никакого
косноязычия,
возведенного
из обычного
интеллектуального
убожества в
ранг
интеллектуального
достоинства,
словом,
ничего
скандальногоЕ
Конечно, кому-то
и
кропотливая
работа по
осваиванию
азов катания
на коньках
тоже может
показаться скучной.
Но без этого
скучного
дела тройной
тулуп не
прыгнешь,
только
опозоришься.
И сколько
потом не
убеждай, что
твой лпрыжок╗ -
это такой
новый
альтернативный
стиль фигурного
катания,
результат
будет один:
корова на
льду Ц она и
есть корова
на льду. Как
ты её не
называйЕ
Философия
Ц это
сплошной ressentiment. Алексей
Нилогов
(стр.175-191)
Комментировать
это интервью
я не буду. Для этого
есть две
причины.
Во-первых, я
уже прокомментировал
со своей
профессиональной
психологической
точки зрения
вступительную
статью А.
Нилогова
(желающие
могут посмотреть
первую часть
моей
рецензии). Комментировать
ещё один
текст А.
Нилогова было
бы
несправедливо
по отношению
к другим
авторам,
представленным
в этой книге.
Тем более, что
интервью это
ничего в моей
оценке не изменило.
Во-вторых,
когда я
выложил в
Интернете
первую часть
своей
рецензии, г.
Нилогов немедленно
отреагировал
на это, по-юношески
эмоционально
и бойко.
Правда, после
небольшого
диалога со
мной он
попросил от
него отстать.
Я обещал.
Обещание
своё
выполняю. Но
у меня есть
право
ответной
реплики, так
как и после
моего
обещания от
него отстать,
и после того,
как я от него
отстал, г.
Нилогов
всё-таки не
сдержался и
продолжал
реагировать
на мою
рецензию всё
с тем же юношеским
задором.
Реплика
моя будет
такой.
Господину
Нилогову ещё
многому и
многому
нужно
учиться, прежде
чем его
тексты
станут
выглядеть
более или
менее
прилично. Я
имею право
сказать это
хотя бы
потому, что
свою первую
философскую
работу я
опубликовал,
когда г.
Нилогова ещё
и на свете-то
не было. Я,
собственно,
отношусь к
нему как к
ершистому
студенту,
потому и
призываю
учиться. Но на
достойных
образцах, а
не на
образцах
философской
попсы. Об
остальном
хорошо
сказал В.
Миронов в той
части своего
интервью, где
говорил о
профессионализме
в философии и
о мисологах.
Назвать
себя
философом Ц
большая
ответственность.
Елена
Петровская
(стр. 192-203)
Начну
с названия
этого
интервью. Для
многих из
тех, кто
лделает
сегодня
философию в
России╗,
слова
лфилософ╗ и лответственность╗
-
взаимоисключающие.
В этом смысле
голос Елены
Петровской Ц
глас вопиющего
в пустыне. А
жаль. Я не
знаю всех
работ Е.
Петровской,
прочитал
только лЧасть
света╗, и
потому не могу
судить о том,
что и как она
делает сейчас.
Но лЧасть
света╗ понравилась
мне тем, что
совершенно
отчётливо
ощущалось:
автор этой
книги прошёл
отличную
философскую
выучку и
очень хорошо
знает тексты,
о которых пишет
и которые
анализирует.
И эта школа,
эта
серьезная
профессиональная
подготовка
не только не
мешает, а помогает
ей
оставаться
самостоятельным
мыслителем и
в видении
проблем, и в
определении
путей их
решения. Я бы
обозначил
стиль,
которым
написана
лЧасть света╗,
одним словом
Ц
обстоятельный.
И совершенно небанальный
при этом.
Из
этого
интервью я
узнал, что обстоятельная
философская
подготовка Е.
Петровской
связана с
тем, что она
была ученицей
В. А. Подороги.
И как бы кто к
этому не
относился Ц
философская
выучка есть
философская
выучка, школа
есть школа. И
чем бы потом
не занимался
исследователь
Ц
культурологией,
философией
фотографии,
литературоведением
Ц школа
всегда будет
видна, а
воспитанная
школой
культура
мышления и
неприятие
философского
пустозвонства
и
фанфаронства
останутся
фирменным
знаком
исследователя.
Я
не буду
комментировать
ту часть
интервью, где
речь шла о
конкретной
области
исследований
Е.
Петровской. Эта
область мне
не особенно
близка.
Отмечу лишь,
что в этой
части не было
ни одного
пустого
слова и все
высказанные
мнения
опирались на
великолепное
знание
текстов, будь
то М. Фуко, Р. Барт
или П. Бурдьё
или мой
любимый Ален
Бадью.
А
вот некоторые
фрагменты
интервью,
речь в которых
идёт о
состоянии
дел в
современной
российской
философии, я
всё-таки
приведу:
Итак,
Алексей
Нилогов
спрашивает:
аа
Ч
Как вы
понимаете
философский
образ жизни?
Елена
Петровская
отвечает:
Ч Любой
гуманитарий
находится в
состоянии постоянного
размышления,
саморефлексии.
Критическое
отношение к
окружающей
реальности
неотступно
его сопровождает,
со временем
перерастая в естественную
потребность,
своего рода
вторую
природу: в
этом смысле
учёный всегда
начеку (стр. 194).
Следующий
вопрос:
Ч Я же
продолжаю
считать
наоборот:
человек рождается,
а не
становится
философом.
Конечно,
может им
стать, но
этот процесс
всегда сопровождается
чем-то
противоестественным.
И ответ:
Ч Вы
говорите по
преимуществу
о
легендарном
типе
философа,
возможно, о
мудреце. А я
говорю об
образе
современного
представителя
гуманитарного
знания,
который не
обязательно
мудрец Ч быть
мудрецом предполагает
особую этику,
Ч каким, к
примеру, был
Мамардашвили.
Назвать себя
философом Ч
большая
ответственность.
Когда
человек
говорит о
себе как о философе,
имея в виду
лишь то, что
он работает в
этом дисциплинарном
поле, здесь
налицо явное
несоответствие
(стр. 194-195)
Видимо, г.
Нилогов в
серьёз
думает, что
уж он-то
точно
родился
философом. И
сразу начал
писать
философские
тексты. Ведь
он сам говорит,
что лнаиболее
объективным
критерием в
определении
философа
может
служить
наличие у него
собственно
философского
текста, в
котором
предложена
авторская
концепция╗
(стр. 8). А я-то
никак не мог
понять,
почему у него
тексты такие
младенческиеЕ
А ответ Е.
Петровской мне
понравился,
особенно про
несоответствие.
Фактически,
она сказала
то же самое,
что и я,
только в
мягкой форме.
Но
вернемся к
тексту.
Ч Сейчас в
русской философии
возникла
уникальная
ситуация Ч борьба
за
философскую
антропологию.
Ф. И. Гиренок
хочет
зачистить её
от В. А.
Подороги и С.
С. Хоружего.
Как вы
думаете, ему
это удастся?
Ч Слово
лзачистить╗
прозвучало
загадочно... Я не
без симпатии отношусь
к Гиренку,
хотя он не
является
моим кумиром.
Знаю, что на
философском
факультете
МГУ он пользуется
большим
авторитетом.
Об Институте
философии
такого
сказать не могу:
у нас в
секторе, к
примеру, Гиренок
не является
предметом
обсуждения.
Никакой
серьёзной
конкуренции
с ним не
ощущается.
Его труды,
возможно,
занятны, но
далеко не безусловны
(стр. 195).
К тому же
я не очень
доверяю языковым
экспериментам,
за которыми
не ощущается
потребности
в изобретении
понятий,
продиктованной
самой
рефлексией.
Словотворчество
как таковое
не
приветствую
(стр. 196).
Я
только
добавлю, что
ничего
такого
уникального
в ситуации
борьбы за
философскую
антропологию
не вижу.
Философская
антропология
столь
обширна и
имеет столь
серьезную
историю, что
даже и не
заметит, что
кто-то где-то
там за неё
борется. Это
как
лчемпионат
мира по французской
борьбе в
цирке-шапито
в Бердичеве╗ -
вряд ли всему
остальному
миру есть до
этого
уникального
события хоть
какое-то
дело.
Ещё одно,
весьма
актуальное,
на мой
взгляд, замечание:
Философия
Ч это анонимная,
имперсональная
деятельность.
Лучше скажем
так: есть
отдельные
философы,
которые
оберегают философию
от массовой
культуры, от
повседневности
как
независимого
проблемного
поля.
Философия Ч в
целом, исторически
Ч исключает проблему
повседневности
из своего
рассмотренияа (стр. 199).
Закончу
обзор этого
интервью ещё
одной темой,
на первый
взгляд,
частной, но
ставшей,
похоже, одним
из хитов в
рецензируемой
книге. В
отличие от Ф.
Гиренка,
который в
деятельности
французского
посольства
видит едва ли
не единственную
причину
популярности
французской
философии в
мире, и О.
Матвейчева,
который
вообще не
имеет
понятия о
том, чем
отличается
посольство
от консульства,
Е. Петровская
взяла на себя
труд разобраться
в ситуации по
существу:
Еупомяну
программу
французского
Министерства
иностранных
дел (у нас она
называется
лПушкин╗),
имеющую
целью распространять
культурное
влияние Франции
по всему
миру. Это
гранты,
совершенно
целенаправленно
выделяемые
Министерством
иностранных
дел Ч
заметьте, не
Министерством
культуры Ч на
поддержку
культурных
инициатив по
продвижению
французских
достижений
за границей
(стр. 196)
Мне
остаётся
лишь
добавить, что
программа
лПушкин╗ - это программа
содействия
издательскому
делу в
России,
которая
осуществляется
совместно
Министерством
иностранных
дел Франции и
Министерством
по делам
печати,
телерадиовещания
и средств
массовых
коммуникаций
Российской
Федерации.
И последнее.
Работы Е.
Петровской
ни в коем случае
нельзя
отнести к
разряду
философской
попсы. Но и к
разряду
чистой,
классической
философии их,
наверное,
нельзя
отнести тоже.
Это, скорее,
работа в
области культурологии,
сделанная
человеком с
прекрасным
классическим
философским
образованием.
Думаю, что Е.
Петровская
не будет за
это на меня в
претензии, ведь
назвать
себя
философом Ч
большая
ответственность.
А назвать
философом
кого-то
другого Ц
ответственность
не меньшая.
Тем более,
что мы с Е.
Петровской, в
отличие от А.
Нилогова,
философами
не родилисьЕ ааа
I.
Честно
говоря,
никакой
русской
философии нет.
II. Я
гедонист, а
не нарциссист. Александр
Пятигорский.(стр.204-233).
Для меня (и,
как я знаю, не
только для меня
одного)
существуют
как бы два
Александра
Пятигорских.
Один Александр
Пятигорский Ц
всемирно
известный
буддолог, блистательный
философ,
автор ряда
очень
серьёзных
книг (лСимвол
и сознание╗, лМифологические
размышления╗,
"Мышление
и
наблюдение", и др.), и не
менее
интересных
литературных
произведений
(лФилософия
одного
переулка╗,
лВспомнишь странного
человека╗). Этот
Александр
Моисеевич
Пятигорский Ц
человек
широчайшей
эрудиции, искусно
владеющий
почти в совершенстве
отточенным
интеллектуальным
аппаратом. Как
есть
абсолютный
музыкальный
слух, так есть
и абсолютный
вкус на
мысль, если
можно так выразиться.
Вот этим
вкусом, или
даже можно сказать
чутьём,
характеризуются
книги А. М.
Пятигорского
Ц
исследователя.
Нет в них никакого
эпатажа,
никаких
скандальных
заявлений,
никакой
лфилософской
попсы╗ - а есть
качественно
сделанная
философско-исследовательская
работа и
глубокое
обстоятельное
знание
предмета.
Одним словом,
мастер.
Второй А.
Пятигорский Ц
это Александр
Моисеевич,
который
читает
лекции. Здесь
мы видим человека,
позволяющего
себе
ёрничание, - он
порой не
читает, а
вещает, часто
раздаёт весьма
субъективные
и
нелицеприятные
оценки, легко
перескакивает
с одной темы
на другую, не
утруждая
себя
выстраиванием
необходимых
логических
связок.
Но, вместе с
тем, манера
его лекций
настолько
притягательная
и
завораживающая,
что
некоторые
молодые
исследователи,
поддавшись
невероятному
обаянию АМ,
начинают
вольно или
невольно
копировать
его стиль,
его
кажущуюся
легкость. Но
в том-то и
дело, что
легкость эта
и поверхностность
Ц только
кажущиеся. Ведь
на самом деле
А. М.
Пятигорских
не два, а один.
Дело здесь
ещё и в том,
что
Пятигорский-лектор
нацелен,
прежде всего,
на диалог с
аудиторией,
поэтому он
аудиторию и лзаводит╗,
провоцирует
на ответную
мысль, раздражает,
пытается
расшевелить
всеми имеющимися
у лектора
средствами.
Он всегда ищет
равного
собеседника,
но не всегда
его находит.
А когда
находит Ц
искренне
радуется.
Надо видеть, как
преображается
Александр
Моисеевич,
когда в
аудитории
раздается
серьезный вопрос
и звучит
серьёзная
мысль Ц он оживляется,
он бросается
на эту мысль Ц его
глаза
загораются: лнаконец-то
поработаем
по-
настоящему!╗
И совсем
иначе
выглядит он,
когда аудитория
начинает
равнодушно
поддакивать,
или того хуже
Ц задавать
банальные, в
смысле
убогости
мысли,
вопросы.
Глаза его буквально
гаснут, он
морщится, как
от зубной
боли,
размахивает
руками,
словно
пытаясь
физически
отгородится
от глупостиЕ
И ещё: в
последнее
время АМ
часто даёт
интервью. При
этом он выработал
свой стиль Ц на
мой взгляд, совершенно
лпопсовый╗ Ц по
принципу
лкаков
вопрос, таков
и ответ╗. Если
вопрос
серьёзный,
если в этом вопросе
есть мысль,
то и отвечает
на него АМ
максимально
серьёзно.
Если вопрос
провокационный
Ц то ответ, как
правило, ещё
более
провокационный.
Если вопрос эпатажный
Ц то и ответ Ц
под стать. Ну,
а если вопрос
на уровне
коммунальной
кухни и
грязного
белья Ц то АМ,
как человек к
таким вещам
брезгливый, тут
же старается
сменить тему.
Такие
интервью
очень часто
создают
впечатление,
что у Александра
Моисеевича
на все
вопросы
всегда есть
готовые
ответы, они создают
впечатление
легковесности,
непродуманности
и эпатажности.
Но на самом
деле и в
своих
интервью
профессор
Пятигорский выполняет
педагогическую
функцию, он
учит
собеседника,
учит держать
мысль во что
бы то ни
стало. Не
каждый
интервьюер
это понимает,
и тогда АМ,
исчерпав все
средства,
начинает
откровенно
издеваться
над
вопросами
такого горе-интервьюера,
своими
ответами
показывая
абсурдность
самих вопросов.
Так вот, в
интервью,
представленных
в данной
книге,
Александр
Моисеевич
делает
именно это. В
начале
первого
интервью он
изо всех сил подталкивает
интервьюеров
к серьезному
разговору, а на
банальные
вопросы (лКто
Вас пригасил
в Москву?╗, лКак
Вас
встретили в
Москве?╗ и т. д.) дает
предельно
краткие
ответы (стр. 206).
В начале
второго
интервью Ц то
же самое. В
ответ на
пространный
пассаж А.
Нилогова о
последнем
интервью А.
Зиновьева, в
котором речь
шла не о
самом
интервью, а
об
обстоятельствах
его
появления, А.
Пятигорский
замечает:
Понятно.
Какой же
замечательный
это был человек!
(стр. 214).
А дальше всё
шло точно по
обозначенной
мной схеме.
Александр
Моисеевич
пытается
помочь А. Нилогову
и С.
Чередниченко
держать
достойный
уровень
разговора,
но, когда
видит, что дело
это
совершенно
бесперспективное,
начинает над
вопросами
интервьюеров
изощренно
издеваться.
Но, поскольку
делает это
тонко, в
присущей ему
манере, и
стараясь не
обижать
собеседника, издевательство
не бросается
в глаза и
остается
незаметным
для невнимательного
читателя. Но,
если
прочитать
интервью
внимательно
и вдумчиво,
то это можно увидеть.
Дабы не быть
голословным,
сначала я
покажу это на
примере двух
фрагментов из
интервью, а
потом
предоставлю
возможность
самим
читателям
самостоятельно
попробовать
сделать это, уже
на других
фрагментах.
Вот Ц
первый:
Ч Почему
русскую
философию не
хотят переводить
на другие
языки?
Ч Что
значит не
хотят?
Ч
Буквально
отказываются
издавать
русских
философов за
рубежом, переводить
их тексты на
иностранные
языки, пропагандировать
её.
Ч
Философию ни
в коем случае
нельзя
пропагандировать.
Философ найдёт
философа.
Ч
Американцы
пропагандируют
американскую
философиюЕ
Ч
Простите, при
чём тут
американцы?
Это их собачье
дело. Однажды
в Америке
меня
спросили:
лЕсть ли
философы в
Москве?╗ Я
ответил, что
их всего
четыре. А мне
ответили, что
это дико
много,
поскольку у
нас всего
три.
Философов и
не должно
быть много (стр.
208)
Конечно, А.
Пятигорский
прекрасно
знает, кто из
русских философов
переведён на
иностранные
языки. Это,
например, В.А.Смирнов,
Э. В. Ильенков,
Ф. Т. Михайлов,
А. А. Зиновьев,
М. К.
МамардашвилиЕ
Не говоря уж
о том, что
переведены М.
М. Бахтин, Ю. М.
Лотман, Б. А.
Успенский, С.
С. Аверинцев,
А. Ф. ЛосевЕ Ну а
то, что кто-то
якобы
отказывается
переводить
современных
российских
философских
попсовиков, так
оно, может
быть и к
лучшему. Чего
позориться-то
на весь мир?
Философов
действительно
не должно
быть много.
Их и немного.
А вот -
фрагмент
второй:
Ч У вас
проблемы с
постмодернизмом?
Ч Никаких
проблем с
постмодернизмом
у меня нет.
Мне нравится жить
с этим
неприятием.
Ч
Очередная
зависимость
от своего
образа жизни?
Ч Не нужно
универсализировать
каждую фразу.
Будьте
экономнее. Жёстче.
Скупее.
Ч
Используете
бритву
Оккама?..
Ч Почему
бы и нет?
Ч Но ведь
на бритву
Оккама
всегда
найдётся щетина
ЭпштейнаЕ
Ч Это уже
не ново (стр. 211).
Чем
не диалог
профессора
со студентом-желторотиком?
Мне хочется
привести
некоторые
другие фрагменты
из этих
интервью А.
Пятигорского
и дать возможность
читателям
самим
определить,
где А.
Пятигорский
серьёзен, а
где начинает
тонко, но
откровенно
издеваться.
Ч Неужели
вы не
чувствуете,
что
современная американская
философия
лидирует в
философии
сознания?
Ч Чьи
имена вы
можете мне
назвать? Только
не
упоминайте
Сёрла. Хомский
уже отошёл от
дел. Деннет
так и не преуспел
дальше
своего лингво-логического
метода. С
таким
методом в
мышлении о
сознании ничего
сделать
нельзя. Здесь
нужно введение
новых
онтологий.
Ч С языком
в изучении
сознания
пора заканчивать?
Ч Оно
давно себя
закончило.
Сознание,
выродившееся
в язык, не сознание.
Ч
Получается,
что нам по-прежнему
не хватает
адекватного
языка для описания
сознания?
Ч В этом
вопросе я
витгенштейнианец.
Нужно постоянно
думать, чтобы
выработать
такой язык, а
не
выдумывать
язык к факту
написания книги
о теории
сознания.
Ч Какова
альтернатива
языку в
изучении сознания?
Ч
Единственная
альтернатива
Ч разработка
самых
простых
онтологических
структур, в которых
сознание
увязывалось
бы с мышлением.
С мышлением
как таковым
(стр. 205)
Или
вот:
Ч Как вы
относитесь к
современной
русской философии?
Какие имена из
ныне живущих
философов вы
бы назвали?
Ч
Решительно
никого не
хочу обижать,
поскольку
нахожусь в
таком же
трудном
положении,
как если бы
меня спросили:
лА кого бы вы
назвали
философами в
США?╗
Ч Так и не
назовёте?..
Ч
Могу назвать,
но для этого
нужно много
думать (стр. 207)
Вот
именно. Нужно
много думать.
Не
выдумывать, а
думать. Но
продолжим:
Ч Почему
сама
философия
себя не
манифестирует?
Ч
Философия
уже со времён
Декарта ищет
автономии.
Это не философский,
а
человеческий
поиск. У
философии не
может быть
цели. Вы мыслите,
и может быть
только
продолжение.
Если у вас
есть цель, то
вы не
философ.
Ч
Философия
как служанка
философии?
Ч
Философия
как ничья
служанка.
Философия
как желание
философствовать.
Прежде всего.
Потом вы это
желание
можете переинтерпретировать.
Ч Что это
за странная
потребность
всё время мыслить?
Ч
Индивидуальная
потребность.
Один всё время
хочет играть
в покер.
Другой не
может жить
без крикета.
Но философия
должна быть живым
мышлением.
Поскольку
философия не
востребована,
её
приходится всегда
возобновлять
с нуля.
Ч Не
кажется ли
вам, что вы
заигрались с
философской
рефлексией?
Ч Нет, не
кажется.
Нужно
определиться
со словами.
Как философ, вы
должны
видеть перед
глазами
случай
употребления
каждого
слова. Но это
не контекст
употребления,
для которого
потребуется
контекст
контекста и
так далее в
дурную
лингвистическую
бесконечность.
Нужно избавляться
от языка Ч от
русского, от
какого
угодно, чтобы
научиться пониманию.
Ч Какая-то
лингвистическая
нищета?
Ч Нет, это
нищета
нашего
мышления о
том, что мы не
можем
мыслить без
языка.
Сделать
выжимку
можно только
из языкового
богатства, а не
наоборот. О
ком я говорю?
Конечно же о
Декарте. А
вот когда его
трактует
Деррида, то
это уже
неинтересно.
Что-то
придумать на
своём языке можно,
только
отрефлексировав
его (стр. 210-211)
И
ещё один
пример:
Ч У нас
есть такой
философ, как
Фёдор Иванович
Гиренок,
которого я
называю
последним
выдающимся
(пост)советским
философомЕ
Ч А разве
есть русская
философия?
Ч Конечно
есть!
Ч А вот и
нет! Как нет
ни русской,
ни английской,
ни немецкой!
Философия
есть
философия! Постарайтесь
стать
философом,
чтобы отбросить
всю эту
вонючую
чепуху! (стр. 221-222)
И
далее:
Ч На
определение
Гиренка в
качестве
лсоветского╗
философа
нужно реагировать
иронией,
поскольку я
немного утрируюЕ
Ч А я
реагирую
скандалом,
как говорит
моя женаЕ(стр.
222).
И
ещё. Я давно
уже обратил
внимание, что
иногда в
своих интервью
А.
Пятигорский своими
ответами показывает
некомпетентность
интервьюера.
Вот,
например:
Сейчас в
наших
философских
кругах
происходит
переоценка
творчества
Мераба КонстантиновичаЕ
Ч Кем же?
Ч Я уже
долгое время
общаюсь с
современными
русскими
философами, и
многие из них
называли имя
Мамардашвили
как яркий
пример
чересчур разрекламированного
философа,
искусственно
пропиаренного
на Западе в
статусе европейского
философа.
Ч Кто же
его
разрекламировал?
Ч Прежде
всего
французыЕ
Ч Полная
чушь! Никакие
французы его
не рекламировали.
Никаким французам
он до сих пор
неизвестен.
Это одни разговоры.
Ч Ну
хорошо. Я
приведу вам
цитату о
Мамардашвили
из интервью с
таким
отечественным
философом,
как Давид
Израилевич
Дубровский. Вы
его знаете?
Ч Мне
очень стыдно,
но не знаюЕ
Ч Неужели
вы не помните
знаменитый
спор в
советской
философии о
природе
идеального
между Э. В.
Ильенковым и
Д. И.
Дубровским?
Ч О Боже
мой! Но ведь
Дубровский Ч
психолог.
Ч Да,
конечно,
психолог,
философ,
методолог науки.
Ч
Простите, вот
именно Ч
методологЕ(стр.
215-216)
Сначала
я даже
немного
испугался. Зачем
же так
подставляться?
Ведь известно,
что имя Мамардашвили
во Франции
знают, и
знают достаточно
хорошо. Неужели
обожающий
скандалы А.
Нилогов не уцепится
за это неосторожное
высказывание
и не уличит
АМ в том, что
тот не знает
реального
положения
дел? Но
волновался я
зря.
Оказалось,
что сам А. Нилогов,
что
называется,
не в теме, и
знает о
популярности
Мамардашвили
во Франции
лишь по
слухам. И вот
это-то и
продемонстрировал,
весьма элегантно,
Александр
Моисеевич. Реплику
АМ о Д.Дубровском
я оставлю без
комментария,
ибо её
убойность
очевидна.
На
мой взгляд,
Александр
Моисеевич для
этой книги дал
два совершенно
лпопсовых╗
интервью. Я
очень хорошо его
понимаю. Ведь
даже великий
музыкант
может сыграть
лМурку╗.
Отчего не
сыграть, если
просят? Публика
будет рада.
Но всё равно
это будет
лМурка╗ в его
исполнении. А
философ
философа
найдёт.
Гипотеза
о
множественности
психических миров.
Вадим Руднев
(234-244).
Как
я уже
говорил, мои
размышления
по поводу
данной книги
Ц это
размышления
психолога. И
это интервью
Ц как раз по
моей теме.
Объясню, что
я имею в виду.
Я был очень
высокого
мнения о
работах В.
Руднева. Я и
сейчас оцениваю
их высоко и
считаю
автора одним
из самых
интересных
исследователей
в современной
России. лЭнциклопедический
словарь
культуры XX века╗ -
книга
замечательная,
лМорфология
реальности╗ -
серьёзная
работа,
требующая
внимательного
чтения и
прочтения. Но
после книги лХарактеры
и
расстройства
личности╗, я стал
относиться к
этому автору
с изрядной долей
осторожности
и даже с
некоторым
скептицизмом.
В силу своей
профессии я
имею об этой
теме
некоторое, и отнюдь
не
поверхностное,
представление.
Оно, конечно,
звучит
сильно Ц
лэкстраекция╗,
лэкстраективная
идентификация╗,
лпсихотические
механизмы
защиты╗, - но
только не для
специалиста.
Конечно, в
самих по себе
экскурсах
учёного-семиотика,
культуролога
и филолога в
область
психиатрии и
психопатологии
ничего
особенного
нет. Плохо,
когда он начинает
ставить
диагнозы и
выдумывать
собственные
средства
диагностики им
же самим
придуманных
заболеваний.
Ну
а книга
лДиалог с
безумием╗ (я
бы назвал её лАпология
безумия╗),
меня, что
называется,
добила
окончательно.
Мало того,
что в этой
книге каждый
новый фрагмент
явно
противоречит
предыдущему Ц
в ней можно
обнаружить
такой,
например,
пассаж:
Полное,
тотальное
отсутствие безумия
это тоже
патология -
нормоз. Надо
ли говорить,
что безумия
хотя бы
немного
должно быть в
жизни человека,
потому что безумие
определяет
человека.
Даже
профессиональные
психиатры не
везде и не во
всём видят лишь
проявления
безумия. Они
успешно
преодолевают
известный
лсиндром
студентов
третьего курса╗.
Синдром этот
описан, если
помните у Дж.
К. Джерома в
лТрое в лодке╗.
А вот
психиатры-любители
оказываются
порой в
ситуации,
когда начинают
видеть
симптомы безумия
везде.
Некоторые из
них приходят
к выводу, что
именно
безумие
определяет
человека. После
чего
некоторые из
тех, кто
пришёл к
такому выводу,
сходят с ума.
В прямом
смысле. Не
все, но некоторые.
Не В. Руднев, а
другие Ц это я
специально
подчёркиваю,
во избежание возможных
недоразумений.
Всё-таки,
насколько
мне известно,
В. Руднев
учился
психиатрии (у
М. Е. Бурно).
Хотя, я думаю,
что Марк
Евгеньевич
Бурно, автор
известной
методики
терапии
творческим
самовыражением,
вряд ли согласился
бы со столь
радикальным
выводом
всего
ученика.
Я,
конечно,
понимаю, -
Мишель Фуко,
к истине через
безумие и т.д.
Но ведь были
и другие классики
Ц Лев Толстой,
например. И
всё-таки, кто
же есть В.
Руднев Ц
культуролог,
семиотик, философ,
литератор
или
психиатр-теоретик?
Читая
интервью с
ним, я
пытался
ответить именно
на этот
вопрос. Ведь
кроме того,
что он ученик
М. Е. Бурно, он ещё
и ученик Ю.
Лотмана, Б.
Гаспарова и
В. Топорова. И
ещё один
вопрос
интересовал
меня (исключительно
как
психолога) Ц
что может
сделать с
умным и
образованным
человеком
многолетнее систематическое
занятие
философским постмодернизмом
и примитивной
философской
попсой? Прочитав
это интервью
(и по ходу
параллельно
некоторые
последние
статьи В.
Руднева), я
получил
ответы на оба
эти вопроса.
Ответы, не
скрою,
неутешительные.
Размышления
В. Руднева о
языке
становятся всё
более и более
банальными, а
размышления
о психологии
Ц ужасающе
наивные.
Вот,
например, с
чего
начинается
это интервью.
Ч Начнём с
самой
последней
темы. В своей
книге лДиалог
с безумием╗, которая,
несомненно,
является
настоящим
философским
бестселлером,
вы выдвигаете
гипотезу о
множественности
психических
миров. В чем
её суть?
Ч
Гипотеза
представляет
собой отказ
от маркированного
психического
мира, который
бы
соотносился
с
действительным
психическим
миром,
соответствующим
психически
нормальному
человеку.
Гипотеза не
размывает
понятия
психической
нормы, поскольку
признаёт за
ним тот тип
психического
мира, который
оказывается
свойствен
сангвинику-циклоиду.
Для
сангвиника,
истерика,
ананкаста,
параноика и шизофреника
не
существует
общей
фундаментальной
реальности Ч
для каждой из
этих групп
имеется своя
реальность.
Благодаря
моей
гипотезе
удаётся постулировать
существование
множества психических
миров для
каждого
характера или
расстройства.
Патологическое
увлечение
нормой
приводит к
выделению особого
психического
типа Ч
нормоза, не
признающего иных
психотипов.
Истоки
семантики
возможных
психических
миров можно
проследить в
рамках
антипсихиатрического
направления 2-й
половины XX века (Р.
Лэйнг, Г.
Бейтсон, Т.
Сас), а также
под влиянием
семантики
возможных
миров,
разработанной
американским
логиком и
философом С.
Крипке и
финским логиком
Я. Хинтиккой.
Ч На
протяжении
всей книги вы
в буквальном
смысле
рассеиваете
понятие
нормального
(психически
здорового) человека,
ставя под
радикальное подозрение
здравый
смысл. Не
кажется ли вам,
что сама
возможность
актуализации
вашей
гипотезы
является
таким
идеальным
психическим
миром, который
заключает в
себе зачатки
разных психических
типов,
включая
научный
(объективный)
психотип?
Нельзя ли
индивидуализировать
вашу
гипотезу до
гипотезы о
множественности
психических
миров в
психике
каждого конкретного
человека? (На
мой взгляд, в
психике
любого
человека
присутствует
представление
о мире,
адекватном
объективной
действительности,
что и
позволяет
людям
пребывать в
общем психическом
поле
(соблюдая
принцип психической
коммуникативной
целесообразности),
который до
недавнего времени
признавался
исключительно
конвенционально-нормальным.)
Ч Ваше
уточнение
очень
полезно.
Спасибо, что
подсказали
новую проблемную
область.
Ч
Учитывая
сказанное,
выходит, что
весь пафос
вашей книги
лПрочь от реальности╗
оказывается
простым
выпусканием
психиатрического
пара. Если
допускается
существование
множества
психических
миров, то от
какой именно
психической
реальности
следует
бежать восвояси?
Ч От
реальности
сангвиника-циклоида,
который
монополизирует
иные
психотипические
реальности
(стр. 235-236).
1. Гипотезу
В. Руднева
комментировать
бессмысленно.
Множественность
психических
миров не нуждается
в
доказательстве
и никак не
может быть
лновой
гипотезой╗,
на том
основании,
что эта
множественность
не только
реально
существует,
но и признана
и
психологами,
и
психиатрами.
Зачем
понадобилось
изобретать
велосипед Ц
не понимаю.
Это Ц
во-первых. А, во-вторых,
не знаю, как
насчёт С.
Крипке, а вот
что касается
Я. Хинтикка,
то он здесь
просто
притянут за
уши, для солидности,
что ли.
2.В.
Руднев Ц не
первый и не
последний,
кто пытается
лрассеять
понятие нормального
(психически
здорового)
человека,
ставя под радикальное
подозрение
здравый
смысл╗. Тем
более, что
такого,
единого и
общепризнанного,
понятия не
существует.
Так что
рассеивать-то
попросту
нечего. И
здравый
смысл здесь совершенно
ни при чём.
3. Я изо всех
сил
попытался
представить
себе сангвиника-циклоида,
со страшной
силой
монополизирующего
иные
психические
реальности.
Не получилось.
Потом я
попытался
представить
себе В. Руднева,
лбегущего
восвояси╗ от
этой страшной
реальности
сангвиника-циклоида.
Получилось.
Помог мне в
этом сам В.
Руднев,
который и описал
эту самую
лвосвояси╗.
Вот как она у
него
выглядит:
Моё
определение
человеческой
реальности
следующее: лРеальность
есть не что
иное, как
знаковая система,
состоящая из
множества знаковых
систем
разного
порядка, то
есть настолько
сложная
знаковая система,
что её
средние
пользователи
воспринимают
её как
незнаковую. Но
реальность
не может быть
незнаковой,
так как мы не
можем
воспринимать
реальность,
не пользуясь
системой
знаков (стр. 237).
В
такую
реальность я
не хочу. Чем
такая, лучше
уж нормозная
реальность
сангвиника-циклоида.
Но, может быть,
я Ц просто
средний
пользователь,
так как для
меня
реальность Ц
это нечто
большее, чем просто
знаковая
система,
этакий
Универсальный
Букварь.
Ещё один
фрагмент
этого
интервью:
Ч Принцип
непонимания
является одним
из
фундаментальных.
Лотман
высказывал
мысль о двух
полях
коммуникации:
полюс, когда
всё понятно,
и полюс,
когда всё
непонятно.
Коммуникация
возможна
только в
середине,
когда что-то
понятно и
что-то
непонятно. В этом
Ч принцип
золотой
середины
коммуникации.
Ч Но ведь
эта золотая
середина
входит в противоречие
с языковым
законом
недостаточной
бессмысленности
в языке.
Бессмысленность
в языке
невозможна.
Ч С этим я
готов
согласиться
(стр. 242)
А
вот я бы не
согласился.
Бессмысленность
в языке очень
даже возможна.
Бывают
бессмысленные
высказывания.
Например, вот
такое:
Человек
появился
вместе с
языком,
который ничем
не отличался
от
реальности.
Эволюция
человека Ч
это эволюция
расподобления
языка и
реальности
(стр. 237).
Нет,
чтобы
сказать, что
эволюция человека
Ц это в том
числе и
эволюция
языка. Но это
было бы
банально, то
есть
нормозно. А
так Ц вполне
семиотично.
Ничего, что
бессмысленно,
- ведь лбессмысленность
в языке
невозможна╗,
так что можно
городить, что
вздумается.
На
этом я,
пожалуй, и
закончу. Обаятельному
проходимцу О.
Бендеру
пришлось, как
известно,
переквалифицироваться
в управдомы.
Бывшему
хорошему
культурологу
В. Рудневу Ц в
психиатры,
или, как он
сам сказал,
лсместиться в
психологические
круги╗ (стр. 240). Вполне
предсказуемый
финал для тех,
кто бежит без
оглядки от
лнормозной╗
науки в
объятья
философской
попсы. А
ранние книги
В. Руднева
мне всё равно
нравятся.
Особенно о
Винни Пухе. И
о футболе,
конечно.