Размышления
по поводу
книги лКто
сегодня
делает
философию в
России╗ Т. 1. Ч М.:
Поколение, 2007. Ч 576 с.
НИКОЛАЙ
ВЕРЕСОВ,
Университет Оулу,
Финляндия
Часть пятая: А.
Дугин, К.
Крылов, В.
Кузнецов, Д. Пригов, В.
Романов
Последняя,
завершающая
часть моей
статьи содержит
комментарии
некоторых
лфилософских
манифестов╗
тех лкто
делает
сегодня философию
в России╗.
Собственно
говоря, вторая
часть
рецензируемой
книги так и
называется Ц
лФилософские манифесты╗.
Хочу
сразу
сказать, что
все
философские
манифесты,
представленные
во второй
части книги я
комментировать
не буду. Так,
без комментариев
остались
лманифесты╗ Ф. Гиренка, Ю.
Мамлеева,
О. Матвейчева,
А. Нилогова,
Н. Солодухо,
А. Сосланда
и М. Эпштейна.
Во-первых, в
этой
рецензии я
уже комментировал
их работы, и
делать это
ещё раз было
бы
несправедливо
по отношению
к другим авторам,
представленным
в книге.
Кроме того,
ничего существенно
нового, по
сравнению с
тем, о чём я
уже говорил,
в лфилософских
манифестах╗
этих авторов
не
обнаруживается.
И ещё
одно
предварительное
замечание. Я
не буду
комментировать
философскоеа содержание
лманифестов╗.
Они и их
авторы интересуют
меня
исключительно
с
психологической
точки зрения.
Философская
исповесть. Г. Гачев (стр.
362-384).
С этого
интервью
начинается
вторая часть книги.
Когда я уже
начал
работать над
ним, пришла
трагическая
весть. 23 марта
2008 года Георгий
Дмитриевич Гачев
ушёл из
жизни. По
понятным
причинам я
решил не
предавать
гласности
свои
комментарии к его
лФилософской исповести╗.
Короткий
путь к
абсолютному
знанию.
Александр
Дугин (стр. 402-422).
Этот
текст едва ли
можно
характеризовать
как
лфилософский
манифест╗.
Это, скорее,
статья,
весьма
панегирическая,
о творческом
пути
философа А.
Дугина - нечто
вроде
обширной
биографической
(и библиографической)
справки, или
курсовой
работы на
тему лПуть А.
Дугина к
абсолютному
знанию╗.
Общее
впечатление
от этого
текста таково,
что научных
результатов,
полученных А.
Дугиным, с
лихвой
хватило бы на
целый небольшой
научно-исследовательский
институт.
Если
говорить
коротко, то
путь этого
философа
может быть
представлен
так:
Проделав
сложную
траекторию
от пронзительной
эсхатологической
метафизики
через
политологию
и прямую
политическую
публицистику,
через
отстранённый
академический
анализ и
методологические
отступления
в сторону
популяризации
неизвестных
или
малоизвестных
авторов и
дисциплин
(таких, как
лгеополитика╗,
лсакральная
география╗, лконспирология╗,
лэсхатология╗
и т. д.), через
оригинально
переосмысленный
и развитый парадигмальный
анализ, Дугин
снова
подошёл к
основным проблемам
его
философского
творчества Ч
статус
субъекта
ситуации
предельной десакрализации,
онтологические
и
антропологические
аспекты
лконца
времён╗,
обречённость
человеческой
истории,
волевое
утверждение постсакральной
альтернативы
(стр. 421)
С другой
стороны,
столь
сложный и
тернистый
путь к
абсолютному
знанию,
характерен
тем, что:
Ефилософские
идеи Дугина с
трудом
поддаются
квалификации,
так как не
вписываются
ни в какие
классические
схемы. Подчас
их
характеризуют
как лнеоевразийство╗,
но это
название
весьма
условно. Это весьма
своеобразное
сочетание
традиционалистской
метафизики,
революционного
консерватизма,
антиглобализма,
социальной
критики,
постмодернизма,
маньеристской
герменевтики
и
религиозной апокалиптики
(стр. 422).
Но
и это ещё не
всё. Автор
данной
лкурсовой работы╗
забыл
упомянуть,
что в
философии А.
Дугина, кроме
всего
прочего,
православное
старообрядчество
сочетается с трасцендентным
национал-большевизмом.
Так что, в
целом, можно
сказать, что
путь
философа А.
Дугина к абсолютному
знанию
оказался не
таким уж коротким.
Проделать
такой путь,
сочетая по
дороге столь
разнообразные,
и, казалось
бы, не сочетаемые
философские
идеи,
невероятно
трудно. Такое
далеко не
каждому по
плечу. Это
должен быть
какой-то
особенный
человек,
какой-то
особенный
исследователь,
особый тип
личности,
если угодно.
Кстати,
в данной
лкурсовой
работе╗
приводится
описание
этого типа
личности,
довольно интересное,
и, похоже,
вполне
применимое к
личности
самого А.
Дугина:
Сакральное
и его
носители
исчезают из
мира, и
небесные
энергии,
составлявшие
суть мира
Традиции,
перестают
оживлять и
оплодотворять
человечество
и земную
среду. Люди, лишённые
связей с
небесным
планом,
превращаются
в лнедолюдей╗,
становятся лскорлупами╗.
Но в этой
ситуации
лонтологической
зимы╗
остаются
особые
избранные
существа,
которые
чётко
дифференцируют
себя со
стремительно
остывающей
средой,
бросают
вызов
нигилистическим
тенденциям,
испытывают
глубинные
метафизические
судороги от
контакта с
лрасколдованным╗
миром.
Дугин
полагает, что
этот особый
тип личностей
может
представлять
собой либо
остаточное
сакральное,
которое ещё
не выветрилось
окончательно
(и тогда
большого
метафизического
значения это
не имеет),
либо зародыш
того
парадоксального
явления,
которое
может
обнаружиться
только в
момент
наивысшего
кризиса
бытия, в предельной
точке
лполуночи╗.
Этот
второй
случай и есть
лрадикальный
субъект╗ (он
же
лсверхчеловек╗,
как
лпобедитель Бога
и Ничто╗) (стр. 406)
Мне
вспомнилось,
как в 2000 году на
одной из
философских
конференций
я услышал
доклад на
тему
лНеобходим ли
новый марксизм
для новой
России?╗. В
этом докладе обосновывалась
мысль, что
новой
российской
власти
потребуется
и лновый
марксизм╗, то
есть новое
идеологическое
обоснование
имперской
геополитики.
Конечно,
любая власть,
а особенно
власть
авторитарная,
нуждается в
философии,
обеспечивающей
идеологическое
прикрытие её
легитимации,
а ещё лучше, придающей
этой власти
некий
вселенский
лсакральный╗
смысл. В
России при
советской
власти марксизм
выполнял
именно эту
функцию, в
силу чего
перестал
быть
собственно
философией.
Тогда
мне казалось,
что этот
доклад не
отражает в
полной
степени
ситуацию в
России. Казалось,
что время,
когда
философия
была лишь
прислужницей
государственной
власти, ушло
безвозвратно.
Я думал, что в
современной
России едва
ли возможно
появление
философии,
претендующей
на
абсолютную
истину, которая,
как некогда
марксизм,
будет представлять
псевдофилософскую,
а по сути Ц
идеологическую
дубину,
обосновывающую
и оправдывающую
её, этой
власти,
лвсемирно-историческую
роль╗. Сама
современная
российская
власть,
считал я,
такую
философию
придумать
явно не
сможет. Ну а
для
философии
добровольно
стать
прислужницей
власти Ц это
самоубийство:
известно, что
власть
делает с
философией (и
с
философами),
когда берет
её на вооружение.
Но не тут-то
было.
Оказалось,
что я ошибался.
Оказалось,
что нашлась
философская
школа,
философская
концепция,
которая сама
себя
предлагает
власти и
именно в
качестве идеологической
подпорки для
этой власти.
Неоевразийство
приобрело
статус одной
из самых
развитых, разработанных
и
привлекательных
систем политической
философии в
современной
России,
сочетая в
себе
традиции
русского консерватизма
(от
славянофилов,
Достоевского
и Леонтьева),
идеи
народничества,
социальной
справедливости,
антибуржуазной
и
антикапиталистической
критики
лНовых левых╗,
авангардный цивилизационный
проект,
отрицающий
однополярный
мир и предлагающий
альтернативную
модель
мироустройства,
на основании
многополярной
концепции
лбольших пространств╗.
В
эпоху 1980Ц1990-х
годов, когда
существовало
повальное
увлечение
либеральными
теориями Запада,
это
направление
имело остро
оппозиционный
характер и
находилось
на периферии
общественного
и научного
внимания. Но
со второй
половины 1990-х
влияние неоевразийства
стало
неуклонно
расти (стр. 411)
По
мере
исчезновения
инерциально
коммунистических
представлений
и краха либерально-демократических
реформ неоевразийская
философия
стала
выдвигаться
как единственная
продуманная
и
систематизированная
модель
развития
российской
государственности
(стр. 411)
Давайте
вдумаемся в
сказанное.
Сначала неоевразийство
было лодной
из самых
развитых,
разработанных
и
привлекательных
систем
политической
философии╗.
Но шло время,
и неоевразийская
философия
лстала
выдвигаться
как
единственная
продуманная
и систематизированная
модель
развития
российской
государственности╗.
Я, честно
говоря, не
могу себе
представить,
как
философия
может быть
лмоделью
развития
государственности╗,
или вообще,
как
философия
может быть моделью
чего бы ты ни
было. А
идеология,
особенно
создаваемая
специально
для
обслуживания
государства,
такой
моделью
вполне может
быть, иначе
зачем она
вообще нужна?
Так что идея
о лновом
марксизме╗
уже не
кажется мне
такой уж нелепой.
И ещё мне
было бы
интересно знать,
кем именно лнеоевразийская
философия
стала
выдвигаться╗
как модель? Она
что, сама
стала
выдвигаться,
или её кто-то
стал
выдвигать,
вместо
почившего в бозе
марксизма?
Похоже, что
второй
вариант ответа
ближе к
истине.
В
целом Дугин
выстраивает
оригинальную
и
законченную
философию
русской истории,
рассмотренную
через этапы
переосмысления
христианских
(византийских)
идей применительно
к
национальному
контексту во
времени и
пространстве
(стр. 418).
Если
убрать
отсюда слова
лрусской╗ и
лнациональной╗,
то сказанное
очень
напоминает
цитату из
учебника
лОсновы
марксистско-ленинской
философии╗
для системы
партийной
учёбы. В этом
учебнике
говорилось, в
частности,
что К. Маркс
создал
законченную
философию
истории, только
не
национальной
русской, а
мировой истории
(материалистическое
понимание
истории, которое
из
философской
теории
превратилось
в
идеологическую
муру под
названием
листорический
материализм╗).
И
далее:
Эта
философия
представляет
собой синтез общих
принципов
европейского
традиционализма,
взглядов русских
мыслителей
евразийцев
(включая Льва
Николаевича
Гумилёва) и
некоторых
эсхатологических
и историософских
концепций
русских
старообрядцев
(стр. 418).
И
опять, очень
уж это
напоминает
учебник по основам
марксистско-ленинской
философии. А
именно ту его
часть, где
говорится о
трёх
источниках и
трёх
составных
частях
марксизма Ц
немецкой классической
философии,
материализме
Л. Фейербаха
и
утопическом
социализме.
Идеология
эта,
насколько я
понял,
отличается
ещё и тем, что
если и
колеблется,
то только
вместе с
генеральной
линией партии
государственной
власти. Когда
эта власть позиционировала
себя как
антикоммунистическая
Ц лнеоевразийство╗
было тут как
тут, выступая
как
абсолютно антикоммунистическая
философия. Но
лишь только
власть
отказалась
от
либерально-демократических
реформ, как
тут же выяснилось,
что здесь неоевразийцы
впереди
планеты всей.
Стоило
современной российской
власти
начать
возрождение
советских
символов и
советских же
идеологических
клише Ц и тут
же, как по
команде, неовизантийцы
сменили свою
политическую
окраску,
попутно
меняя и отношение
к некогда так
ими
ненавидимой
советской
системе.
Дугин
в начале
1990-х
фундаментально
пересмотрел
классическое
для
традиционалистов
и целиком
негативное
отношение к
советской
системе (стр. 407)
И
как же именно
пересмотрел
он это своё
негативное
отношение? А
вот как: если
нынешняя
власть
находит
что-то
хорошее в
коммунизме и
социализме,
то лнеовизантизм╗,
который
только и
делает, что сакрализирует
власть,
начинает,
естественно,
находить сакральные
корни и в
коммунизме
тоже.
Дугиным
делается
вывод о том,
что в коммунизме
и социализме
имеются
сакральные
корни, и
скрытая в них
метафизика
может быть
интегрирована
в общий контекст традиционализма,
главным
противником
которого и
наиболее
чистым
воплощением
нигилизма
оказывается
либерал-капитализм.
Этот
фундаментальный
вывод
подтверждается
логикой
самих
либеральных
авторов Ч К.
Поппера и Ф.
фон Хайека,
которые
сближают
между собой антибуржуазные
идеи Ч как
крайне
правые
(консерватизм,
традиционализм),
так и крайне
левые
(коммунизм).
(Позже, в
конце 1990-х
годов, к
сходному
выводу, но
следуя
совсем иными
путями, придёт
Гейдар Джемаль,
также бывший
изначально
антикоммунистом,
но увидевший
в крайне
левой
идеологии
возможность
революционного
альянса
радикальных исламистов-салафитов
с мировым
пролетариатом
против глобалистской
гегемонии
Запада,
лбольшого
шайтана╗.) (стр.
416)
Вот
такие дела.
Главное Ц всё
время
держать нос
по ветру и
вовремя
подстроиться,
но при этом
ухитриться
оставаться
лединственной
продуманной
и систематизированной
моделью
развития российской
государственности╗.
Задача почти невыполнимая
для
серьёзной
философии, но
вполне
посильная
для
идеологии,
смысл которой
Ц в
лсакрализации╗
государственной
власти, какой
бы она, эта
власть, ни
была.
В
заключение,
приведу ещё
два
фрагмента из
этой статьи,
на которые я
обратил
внимание.
Во
многих
высших
учебных
заведениях
России и
других стран
(США, Турция,
Украина, Грузия,
Армения,
Ливан,
Югославия,
Польша, Венгрия,
Румыния и т. д.)
лОсновы
Геополитики╗
Дугина приняты
в качестве
учебного
пособия (стр. 413).
Вот
это,
действительно,
интересно.
Автор статьи,
видимо, решил
сказать об
этом, чтобы показать,
что идеи А.
Дугина имеют
не только внутрироссийское,
но и
международное
признание.
Эффект, правда,
получился прямо
противоположный.
Вроде бы
серьёзная глубокая
фундаментальная
философская
книга, а
принята
всего лишь в
качестве
учебного
пособия? Вот
и приходится
гадать Ц то ли
уровень этих
учебных
заведений
так высок, то
ли уровень
книги так
низок? Да и не
верится мне,
что такой
предмет, как
лгеополитика╗,
студенты в
США и в
Югославии
учат по
одному и тому
же учебному
пособиюЕ Настаивать
я, конечно, не
буду. Видимо
автор данной
лкурсовой
работы╗
располагает
точными
данными,
полученными
непосредственно
из США и
Югославии (то
есть из
страны,
которой нет).
Я
не буду
высказывать
своё
сомнение и по
поводу
разговора А.
Дугина и Ф. Фукуямы.
Социальные,
антропологические,
экономические,
институциональные
и
идеологические
предпосылки,
заложенные в
либерализме, получают
полное и
окончательное
развитие, и
цикл политической
истории
Нового
времени,
смысл которой
состоял в
конкуренции
либерализма
с альтернативными
политическими
системами, завершается.
Нечто
подобное
имел в виду
американский
философ Фрэнсис
Фукуяма
в
программной
работе лКонец
истории╗. При
личной
беседе с Дугиным
в октябре 2005
года в
Вашингтоне и
в последних
работах Фукуяма
пересматривает
этот тезис
(стр. 419-420).
Ничуть не
сомневаюсь,
что Ф. Фукуяма
лпересмотрел
этот тезис╗
при личной
беседе с А.
Дугиным. Тем
более,
что никакого
лэтого
тезиса╗ у Фукуямы
нет и никогда
не было. В книге
лКонец
истории╗ Ф. Фукуяма
имел в виду
не лнечто
подобное╗, а
совсем
другое. В
этом легко
убедиться,
если
прочитать
саму книгу Ф. Фукуямы.
Если бы я,
как
преподаватель,
должен был оценить
лкурсовую
работу╗ под
названием
лПуть А.
Дугина к
абсолютному
знанию╗, то я
бы поставил
лотлично╗.
Действительно,
в этой курсовой
работе
прекрасно и аргументировано
показана
суть неовизантизма
как
идеологии,
предлагающей
себя существующей
государственной
власти в
качестве
мировоззренческой
подпорки,
способной
подогнать
лнаучную╗ базу
под любые её
действия.
Только я
думаю, что А.
Дугин вряд ли
согласится с
такой оценкой
этой
курсовой
работы.
Проба
пера:
философия
после
приватизации.
Константин
Крылов (стр. 424-428)
лФилософский
манифест╗
Константина
Анатольевича
Крылова
начинается
весьма необычно:
Когда
человеку
выпадает
случай (или,
наоборот,
приходит
нужда)
заявить о
себе, он обычно
понимает это
как
приглашение
к рассказу о
своей
неповторимой
личности
либо как
повод к
перечислению
достижений и
успехов (стр. 423)
Автор,
однако,
избирает
иной способ
заявить о
себе:
Но
есть и другой
подход: о
себе и своих
трудах
промолчать, а
прямо на
глазах
почтеннейшей
публики
показать
себя в деле.
Токарь может
выточить детальку
Ч не самую
сложную, но
дающую
представление
о том, откуда
у человека
руки растут.
Художник Ч
набросать
эскиз
портрета или
шарж, может
быть, не
самый лучший,
но
позволяющий
судить о
таланте и набитости
руки. Философ
может порассуждать
на какую-нибудь
нескучную
тему.
Учитывая же,
что показывать
предполагается
всё-таки
себя,
то и
саму тему, и
способ
рассуждения
желательно
избрать
такую,
которая, что
называется,
характеризует
(стр. 424)
Я
намерен
проделать
именно это.
То есть разобрать
на пробу Ч без
сложного зубоврачебно-понятийного
инструментария
и птичьего
говорка, на
пальчиках,
простейшей
риторикой Ч
какой-нибудь
вопрос,
разбор
которого
говорил бы
нечто о
самом
разбирающем.
Нечто такое,
что он сам хотел
бы сказать о
себе и своих
занятияха (стр. 424).
Мне
было
чрезвычайно
интересно
посмотреть,
какая же
получится деталька,
эскиз
портрета,
шарж. А ещё
мне
интересно было
узнать, какая
такая
лнескучная
тема╗, а так же
какой именно
способ
рассуждений
характеризуют
К. Крылова.
С
чего же
начинается изложение
этой
нескучной
темы?
Начинается, как
и положено
философу - с
формулировки
тезиса.
Сначала
тезис.
Теодору
Адорно
приписывают
фразу лПосле
Освенцима
нельзя
писать
стихов╗.
Можно ли
философствовать
после ваучерной
приватизации?
(стр. 424)
Здесь,
строго
говоря, не
тезис, а два
тезиса, но не
это главное.
Каково,
однако,
сопоставление!
Хотя, почему
бы и нет? Ведь
даже из
сомнительного
сопоставления
можно
сделать
нетривиальные
выводы.
Посмотрим, к
каким
выводам пришёл
автор:
Так
что же
имелось в
виду? лПосле
Освенцима
нельзя
писать
стихов╗. Адорно
говорит, что
Освенцим Ч
это особый
опыт, необратимо
меняющий
отношение к
некоторым вещам.
В том числе и
к поэзии. И
дело не в
желании,
способности
или
моральном
праве это делать.
Всё как бы
остаётся на
месте Ч но
возникает
нечто, всё
это
обесценивающее
(стр. 425)
Вполне
понятно. Но К.
Крылов всё же
решил пояснить
сказанное на
примере:
Чтобы
было понятно,
о чём идёт
речь, прибегнем
к
традиционному
примеру.
ИзнасилованиеЕ
(стр. 425)
а
Ничего
себе,
традиционный
пример!
Особенно для
пояснения
идей Теодора Адорно.
Без
сравнивания
с
изнасилованием
мысль Адорно,
по мнению К.
Крылова, не
понять.
Далее
в тексте
лманифеста╗ К.
Крылова идёт
довольно
обширное
описание
изнасилований
(включая
изнасилование
зрения) и их
последствий.
По этическим
причинам я
оставлю это
без
комментария,
и перейду к
выводам, которые
делает К.
Крылов в
результате
использования
такого
лтрадиционного
примера╗.
То
есть формула
лПосле
Освенцима
нельзя писать
стихов╗
означает,
что,
во-первых, об
Освенциме
нельзя
писать
стихов, но и
стихи лне об
Освенциме╗
тоже нельзя
писать.
лНичего нельзя╗
(стр.426)
Мысль
Адорно
можно,
конечно,
истолковывать
и так. А можно
и иначе. При
этом,
истолковывая
эту мысль именно
так, нет
никакой
необходимости
обращаться (для
того, чтобы
было
понятно), к
примеру с изнасилованием.
Зачем К.
Крылову
понадобилось
обращаться к
такому
традиционному
(для него?)
примеру?
А
вот зачем.
Это
понадобилось,
чтобы сделать
вывод о том,
можно ли
философствовать
после ваучерной
приватизации.
Для того,
чтобы
ответить на
этот вопрос,
нужно сделать
простой трюк
- показать,
что ваучерная
приватизация
есть вид
изнасилования.
И вот:
Еможно
ли
философствовать
после
российской
приватизации
девяностых
годов? Сперва
нужно
сказать, чем
была
приватизация.
Прямо и
недвусмысленно.
Пропустим
для ясности
всю риторику,
обычно
разводимую патриотически
настроенными
журналистами
Ч лобман╗, лограбление
народа╗,
лразворовали
страну╗ и т. п.
То есть всё
это, конечно,
верно, даже
тривиально
истинно, но
задевает нас
в
приватизации
не это (стр. 427)
Нет,
приватизация
была именно
изнасилованием.
Нас Ч как
целое, как
народ Ч поимели.
И все это
чувствуют,
лзнают
нутром╗. лЧего
уж там╗ (стр. 427)
Как
говорится Ц
что и
требовалось
доказать. Такая
вот нехитрая
логическая
цепочка:
Освенцим Ц
стихи Ц Адорно
-
изнасилование
Ц ваучерная
приватизация
Ц
философствование
в современной
России.
А что
же в
результате?
лИ какой из
этого следует
вывод?╗ -
спросим мы,
подобно
ослику Иа
из детского
мультфильма.
Вывод
К. Крылова имеет
смысл
привести
целиком:
Енапомню,
какая именно
философия
ныне процвела
в нашем пока
ещё
Отечестве.
Во-первых,
переводная,
читайте Ч
дающая возможность
интеллектуалу
позаниматься
самым
сладким, то
есть
западными
проблемами. Это
самое
вкусное:
проблемы людей,
у которых нет
проблем (на
наши деньги
нет). На
минутку
чувствуешь
себя
человеком. То
есть
французом.
Читайте: лнет,
я не русский╗.
Опять же Ч все
серьёзные
мыслительные
человеки
в России
занимаются
именно этим.
То есть переводами
и
комментариями
к переводам.
В самом
лучшем
случае Ч
писанием книг,
единственным
достоинством
которых является
то, что они
похожи на
переводы.
Во-вторых,
жива ещё
философия
лрусская╗, то есть
лправославие,
самодержавие,
духовность╗,
настаиваемые
то на Ильине,
то на Булгакове. Насморочная
кондовость
этого, с
позволения
сказать, дискурса
не мешает ему
быть
востребованным
в определённом
качестве Ч а
именно: для
выквохтывания того, что
русский
православный
народ не ищет
себе
сокровищ на
земле, а
хочет быть
изнасилованным
и мёртвым во
имя
чего-нибудь.
Читайте: лпрощеньице╗.
В-третьих,
постмодернизм
по-российски.
Это не
философия, а
разновидность
так называемого
лсовременного
искусства╗ Ч
то есть интересная
чушь. Кстати,
это непросто
Ч сделать чушь
интересной,
так что не
нужно относиться
к этому
совсем уж
неуважительно.
лВы сами так
смогите╗.
И
наконец, есть
классический
Дугин, лимперство╗
и ему
подобное
философствование
реванша, лкогда-нибудь
мы
поднимемся и
ударим Третьим
Римом по
вражьей
морде╗ Ч
главным условием
которого
является
демонстративная
утопичность.
Мечтания поиметого
об оборотке
должны быть
грозными, но
безобидными.
Существуют
стратегические
союзы между
лдуховностью╗
и лимперством╗,
с одной
стороны, и
постмодернизмом
и переводняком
Ч с другой.
В
первом
случае
получается лгиренок╗,
во втором Ч
какие-нибудь
левроонтологии╗.
Случается,
впрочем, и
свальный
грех, смешение
всего совсем.
Ну так что?
Как возможно
приличному
человеку заниматься
чем-то из вышеперечисленного?
Вот и
я недоумеваю
(стр. 428)
Я,
признаться,
недоумеваю тоже.
Зачем было
начинать с Адорно, и
городить
весь этот
логический
огород, чтобы
придти к
констатации
состояния
современной
философии в
России? Этот
же вывод можно
было сделать
и без
обращения к
изнасилованию,
как к некому
объяснительному
принципу. О
чём пишет К.
Крылов, когда
говорит о
том, лкакая именно
философия
ныне
процвела в
нашем пока
ещё
Отечестве╗
видно, что
называется,
невооружённым
глазом. Но,
смею уверить,
картина современной
философии в
России, к
счастью, не
исчерпывается
тремя
указанными
видами
философствования.
Кстати
сказать, книга
лКто сегодня
делает
философию в
России╗, о которой
я пишу Ц одно
из
подтверждений
этого.
Подведём
итоги. лДеталька╗,
сделанная К.
Крыловым,
получилась,
похоже, неказистаяЕ
Это, если
пользоваться
аналогией
самого К.
Крылова, даже
не эскиз
художника, а
именно шарж.
Шарж на
мысль. К.
Крылов
предупреждал
в самом
начале, что
он
специально
выбрал такую
тему и такой
способ
рассуждения,
которые
характеризуют
его
собственный
философский
стиль. Судя
по этой
лпробе пера╗, стиль
К. Крылова
очень
напоминает
манипуляции
фокусника
над
цилиндром с
заранее помещённым
в этот
цилиндр
кроликом.
Извлечение
кролика на
глазах у
изумлённой
публики (то
есть, в
данном
случае,
выводы К.
Крылова о состоянии
дел в
российской
философии
после приватизации-изнасилования)
никак не связаны
с этими
манипуляциями
(то есть со
способом
рассуждения г. Крылова).
И ещё: г.
Крылов в
самом начале
сказал, что
он
сознательно
взял для
разбора лнечто
такое, что он
сам хотел бы
сказать о
себе и своих
занятиях╗, лчто-то
такое, разбор
которого
говорил бы нечто
о самом
разбирающем╗.
Не знаю, кто
как, а я некоторое
представление
о К. Крылове
получил. Ведь
стихи
продолжают
писать и
после Освенцима,
так что
изначальный
тезис К.
Крылова оказался
ложным.
Кролик с
самого начала
сидел в
цилиндре.
лКонцептуальный
переводчик╗:
подступы к программе.
Василий
Кузнецов
(стр. 429-448)
Этот
лфилософский
манифест╗
необычен как
по форме, так
и по
содержанию.
Начну с
формы. Текст
лманифеста╗
представляет
собой совокупность
особым образом
организованных
фрагментов.
Каждый из них
пронумерован
и почти все
они имеют отсылки
друг к другу,
сделанные с
помощью знаков
[Ч> 0]. Таким
образом, текст представляет
собой
некоторую
закрытую систему,
все части
которой
соотносятся
друг с другом
и друг на
друга
замкнуты.
Поэтому его
можно читать,
начиная с
любого
фрагмента, и
дальше идти
уже по
стрелочкам
(точь-в-точь
как в известной
телепередаче).
И это не
желание
автора
соригинальничать.
Это Ц
выражение
исследовательской
позиции:
Начинать
можно с чего
угодно Ц это
абсолютно
неважно [Ч> 01.6].
Если начинаем
с чего-то
одного,
обязательно
цепляемся за
что-то
другое.
Значит, нужно
обратить
внимание на
само это
сцепление [Ч> 04].
Неустранимость
сцеплённости
раскрывает
универсальную
связность
проблематики
и любой
предметности
[Ч> 09.3], вязкость
философских
вопросов [Ч> 01.5]
(стр. 430).
Теперь
перейду от
формы к
содержанию. В
содержании
этого
философского
манифеста можно
выделить три
основные
части Ц
1) мысли
о философии
вообще (что
есть философия),
2) размышления
о философии в
частности (а
именно, о философии
перевода и
философии
фантастики), а
так же
3) размышления
о философии
образования.
Итак, что
есть
философия?
Философия,
будучи
свободной
творческой мыслью,
критически
относящейся
ко всем догмам
и
очевидностям,
вовсе не
предполагает
автоматически
и с необходимостью
получение
какого бы то
ни было
утилитарного
продукта;
наоборот,
задача
философии,
скорее, Ц развеивать
и
преодолевать
иллюзии, в
том числе и
относительно
традиционных
и обычных прикладных
схем и программ
действия.
Поэтому
использование
философии
должно быть
адекватно ее
собственной
задаче Ц
культивировать
чистое неангажированное
мышление Ц в
той степени,
конечно, в
какой это
вообще
возможно.
Попытки
же
превратить
философию в
прикладной
инструмент
для
получения
утилитарных
практических
выгод
неизбежно
приводит к
уничтожению
философии
как таковой
(стр. 442)
С
этой мыслью я
совершенно
согласен.
Можно лишь
добавить, что
к
уничтожению
философии
как таковой
приводят не
только попытки
превращения
её в инструмент
для
получения
утилитарных
выгод. То же
самое
происходит,
когда
философию
подменяют
языковыми
играми, или
когда её
используют
лишь как
средство для
отработки
собственных
детских
комплексов
через механизм
гиперкомпенсации.
Но
продолжим:
Философия
Ц странная
штука, она
постоянно
трансформируется
и мутирует,
отказывается
от самой
себя, чтобы
затем опять к
себе
вернуться [Ч> 01.5],
распадается
на различные
течения,
которые
затем снова
сливаются и
переплетаются,
сходятся и
расходятся.
Непрерывный
динамичный
процесс.
Если
у нас есть
всезнание
или
откровение, нам
не нужна
философия.
Если же нет Ц
тогда нет и
абсолютных
точек опоры [Ч>
09]. (стр.
430)
В
этих словах наличествует
какой то
логический
ход, который
я, видимо, не
уловил.
Действительно,
лесли у нас есть
всезнание
или
откровение Ц
то философия
не нужна╗, а
вот когда их
нет Ц что
тогда? Тогда
нет
абсолютных
точек опоры.
Это Ц ясно. Но не
ясно, нужна
тогда
философия
или нет?
Скорее всего,
что
философия
тогда нужна,
ибо нет абсолютных
точек опоры.
Но как философия
может дать
точку опоры,
когда она
сама лтечёт,
трансформируется,
мутирует╗
и т.д.
Получается,
что если у
нас есть
всезнание
или
откровение,
то у нас есть
абсолютная
точка опоры и
философия не
нужна. А если
у нас нет
всезнания и
откровения,
то нет
абсолютной
точки опоры,
и философия
тоже не
нужна, ибо не
может эту
абсолютную
точку опоры
дать. Но,
может быть,
это и имеется
в виду? Если
нет
абсолютной
точки опоры,
то может
пригодиться
и любая
другая, пусть
не абсолютная,
а подвижная,
текучая и т.д.
которую как
раз и даёт
философия? Но
тогда опять
получается
нестыковка.
Точка опоры
(это известно
из
элементарного
курса механики)
вообще не
бывает ни
абсолютной,
ни относительной.
Если же под
словом
лабсолютная
точка опоры╗
В. Кузнецов
имеет в виду
некую метафору,
и использует
этот термин в
фигуральном
смысле, то
тогда мы
снова
возвращаемся
к тому, с чего
начали, то
есть: если у
нас есть
всезнание
или
откровениеЕ и
так далее по кругу.
Надеюсь,
философы
поправят
меня, если я
ошибаюсь и
что-то понял
неправильно
в
рассуждениях
В. Кузнецова.
Если
философия
предпринимает
рефлексию предельных
оснований
всей
культуры,
претендует
на
критическое
рассмотрение
всего
разнообразия
мира в целом,
то же самым
жестом,
обеспечивающим
ее
универсальность,
она обрекает
себя также
вникать и в
специфику
каждой
отдельной культурной
формы, каждой
сферы и
области мира.
Философия
пускает
побеги:
наряду с философией
науки
появляются
отдельно
философия
математики,
философия
физики и
философия
биологии, а
наряду в философией
природы и философией
культуры Ц
еще и
философия
истории,
философия
права,
философия
искусства и
т.д., и т.п. (стр. 431)
Действительно,
философия
предпринимает
рефлексию
предельных
оснований
всей культуры,
претендует
на
критическое
рассмотрение
всего
разнообразия
мира в целом.
С этим трудно
спорить. Но,
как говорится,
начав лза
здравие╗, В.
Кузнецов
заканчивает
лза упокой╗:
лтем же самым
жестом,
обеспечивающим
ее
универсальность,
она обрекает
себя также
вникать и в
специфику
каждой отдельной
культурной
формыЕ╗.
Интересно,
как это можно
лтем же самым
жестом╗ рефлексировать
над
предельными
основаниями
всей культуры
и одновременно
вникать в
специфику
каждой(!)
отдельной
культурной
формы?
Насколько я
понимаю, это
два разных
(если не
противоположных)
процесса. Более
того, рефлексия
над
предельными
основаниями
чего бы то ни
было вовсе не
обрекает на
обязательное
вникание в
специфику
конкретных
форм. Второе
не является
неизбежным
следствием
первого.
Иными
словами, можно
рефлексировать
над
предельными
основаниями
культуры и не
вникать лэтим
же жестом╗ в
специфику
каждой отдельной
культурной
формы, и
наоборот.
лФилософия
пускает
побегиЕ
появляются
отдельно
философия
математики,
философия
физики и
философия
биологииЕ╗.
Странно, что
автор не
включил в
этот список
философию фантастики,
которой он,
собственно,
занимается.
Но, наверное,
философию
фантастики
он не считает
лпобегом
философии╗,
из чего
следует, что
философия
фантастики в
исполнении В.
Кузнецова к
философии
отношения не
имеет. Это, конечно,
лишь
косвенное
признание, но
это признание
самого В.
Кузнецова. И
оспаривать
его я не буду.
Автору, как
говорится,
виднее. А
если
серьёзно, то
и здесь В.
Кузнецов смешивает
два процесса.
Действительно,
философия
пускает
лпобеги╗ в
виде
лфилософии
математики╗,
лфилософии
физики╗,
лфилософии
эстетики╗,
лфилософии
истории╗ и т. д.
Но есть и
встречное
движение, то
есть
стремление самих
наук
осмыслить
собственные
основания и
мыслительные
средства
через
обращение к
философским
абстракциям.
Есть две замечательные
книги под
одинаковым
названием лФизика
и философия╗,
написанные
не философами,
а физиками Ц В.
Гейзенбергом
и К. Вайцзеккером.
Я уж не
говорю об
лАпологии
истории╗ М.
Блока, которую
можно было бы
назвать
лФилософией истории╗.
Так что
появление
лфилософии
физики╗ и
лфилософии
истории╗ связано
не только с
тем, что
философия
лпускает побеги╗,
но и с тем, что
наука
лпускает
корни╗Е А если
это так, то
логическая
конструкция
В. Кузнецова
уже не
кажется
убедительной
и у меня
появляются
сомнения в
справедливости
тезиса о лтом
же самом
жестеЕ╗.
Противостоя
так
называемого
здравому
смыслу,
философия
всегда несистемна,
выпадает из
расчерченных
полей и
расписанных
правил,
работает в
зазорах
между системами
или во
внутренних
просветах
самих систем,
разворачивает
неизотропный
лабиринт,
клубок
расходящихся
тропок [Ч> 04.1] со
множеством
входов и
выходов, меняющихся
благодаря
разнообразным
условным
модификаторам. (стр. 434-435)
Как
это понять Ц
лфилософия
всегда несистемна╗?
Она бывает
как
системной
(чаще всего),
так и несистемной
(редко). Но
говорить что
философия
лвсегда несистемна╗
- это значить
грешить
против
истины. Зачем
же нужно В.
Кузнецову
такое
утверждение?
Похоже, что
оно
понадобилось
для
лобоснования╗
следующего
тезиса:
лфилософия
выпадает из
расписанных
правил╗Е Этот
более чем
спорный
тезис меня,
скажу прямо,
несколько
насторожил. И
не напрасно.
Вот как автор
развивает
этот свой тезис:
Тематизация неосознаваемого
и проблематизация
очевидного Ц
главная
задача
философии.
Если у нас
уже есть
принятые
правила, то
надо по ним
играть Ц но
тогда уже мы никогда
не выйдем за
их рамки,
хотя и будем порождать
все новые и
новые партии
(таковы тривиальная
или
изощренная
комбинаторика
логики, где
эволюция
исследовательской
дисциплины
совсем не
следует
правилам логических
исчислений).
Если правил
нет или мы
готовы
отказаться
от имеющихся,
то тут и
появляется
философия,
предлагающая
правила для игры
без правил,
правила для
выбора или
предпочтения
правил за
рамками
правил, правила
для
нарушения
правил и т.д.
Изящным
жестом развеяния
иллюзий
философия
создает
новые иллюзии,
жест
разоблачения
метафор
порождает
иные
метафоры
(стр. 431)
И ещё,
ниже по
тексту.
Вот
философия и
занимается
разработкой
правил для
самих правил
или правил
для игры без
правил (стр. 439)
Здесь
автор опять
начал за
здравие, а
кончил за
упокой. Безусловно,
тематизация
неосознаваемого
и проблематизация
очевидного
может
рассматриваться
как задача, а
точнее, как
одна из задач
философии. Этот
тезис можно
принять, хоть
и с оговоркой.
Но следующая
фраза автора,
которая, по
идее, должна
пояснять или
развивать
этот тезис,
выглядит, по
меньшей мере,
странной.
Когда
философия
лпредлагает
правила для
игры без
правил и т.д.╗ Ц
она что делает,
тематизирует
осознаваемое
или проблематизирует
очевидное?
Или и то и
другое
одновременно?
О
философии и
игре без
правил и т.д.
следует
сказать
особо.
Занятия
философией
(если под
этим
понимать
серьёзную работу,
а не
безответственную
болтовню на
отвлечённые
темы)
предполагает
аккуратное использование
терминологии.
Для этого, между
прочим,
существуют
некоторые
правила Ц например,
правила
аргументации.
Болтуны тем и
отличаются
от серьёзных
мыслителей,
что зачастую
не утруждают
себя
соблюдением
этих правил.
На то они и
болтуны,
чтобы
болтать всё,
что приходит
им лна ум╗. Но
когда
человек,
называющий
себя философом,
в своём манифесте
говорит, что
лфилософия
занимается разработкой
правил для
самих правил
или правил
для игры без
правил╗ и
предлагает
лправила для
игры без
правил,
правила для
выбора или
предпочтения
правил за
рамками
правил,
правила для
нарушения
правил и т.д.╗,
мне начинает
казаться, что
это Ц не
философ, а болтун.
Я, конечно, не
имею в виду В.
Кузнецова. Но
ведь из его
слов следует
простой
логический вывод
Ц любое
нарушение
правил
логики, аргументации,
правил
мышления
можно
назвать философией!
Представляю,
как обрадовались
лфилософские
попсовики╗,
прочитав это
признание
философа В.
Кузнецова.
Ведь они, попсовики,
только то и
делают, что
нарушают
элементарные
правила
мышления,
пытаясь свою
абстрактную
болтовню
выдать за
философиюЕ В этой
рецензии я
неоднократно
приводил
примеры
такого рода
лигр без
правил╗, которыми
грешат
некоторые
авторы книги.
По В. Кузнецову
получается,
что любая
глупость, нарушающая
правила
логики, может
претендовать
на статус
лфилософии╗. И
это будет уже
не глупость,
а отказ от
правил, и
изобретение
новых правил,
то есть то,
что В.
Кузнецов называет
философией.
Любой болтун
теперь может
сказать, что
он не просто
так себе болтает,
а
разрабатывает
новые
правилаЕ Любой
болтун, в
ответ на
замечание,
что его мыслительные
конструкции
не
выдерживают никакой
критики,
может теперь
ответить, что
он занимается
философией, и
потому
свободен от
следования
правиламЕ
сославшись
на авторитетное
мнение В.
Кузнецова.
Впрочем,
говоря о
философии, В.
Кузнецов этим
не
ограничивается.
Вот ещё один
фрагмент из
его лфилософского
манифеста╗:
Например,
любое
предисловие Ц
это странная попытка
разместить
некоторые
слова до слов,
что-то
сказать до
говорения;
попытка предупредить
и
предвосхитить
дальнейшее,
причем уже
сказанное,
уже
написанное,
уже напечатанное
(и, тем самым, начать
текст до его
начала). Так и
философия стремится
занять
странную,
необычную
позицию вненаходимости
Ц сделать
что-то до
и вне
всякого
действия
(стр. 434)
Сравнение
философии с
предисловием
к книге Ц ход,
что и
говорить,
новый.
Нестандартный.
Но давайте
вчитаемся.
Какая именно
философия, по
мнению
автора,
стремится
занять
позицию вненаходимости?
Имеется ли в
виду вся
мировая
философия? Или
только
европейская?
Или имеется в
виду современная
философия?
Любой
человек,
мало-мальски
знакомый с
философией и
историей
философии
без труда
назовёт
десяток, а то
и больше,
философских
концепций, которые
не только не
стремились
занять позицию
вненаходимости,
но напротив,
стремились к
лнаходимости╗
(если можно
так
выразиться).
Что же тогда,
эти
философские
концепции не
являются
философией?
Мне
остаётся
только
думать, в
данном случае
В. Кузнецов
не имеет в
виду всю
философию, а
какую-то
особую
философию,
которую
хорошо знает,
то есть
философию
самого
Василия Кузнецова.
Видимо из
всей мировой
философии
только
философия самого
В. Кузнецова
стремится
сделать
что-то до
и вне
всякого
действия, то
есть ничего
не сделать.
Ибо делать
что-то вне всякого
действия
есть
отсутствие
действия как
такового. Потому
она и
занимает
позицию лвненаходимости╗.
Точнее
говоря,
позицию лненаходимости╗.
Ибо найти,
обнаружить
что-то
по-настоящему
философское
в
построениях
В. Кузнецова
трудно. Есть
у В.
Кузнецова
философские
банальности,
есть
неожиданные
сравнения
(пустые и
бессмысленные
в
большинстве
своём), есть
необдуманные
заявления, и
есть элементарные
заимствования.
Но есть ли в
конструкциях
Василия
Кузнецова
философия Ц
судить не
мне.
Кстати,
об
элементарных
заимствованиях.
Вот,
пожалуйста:
Для
того,
чтобы отрефлексировать
свое видение
какого-либо
предмета, мы
должны
сконцентрировать
свое внимание
уже не на
предмете; чтобы
отрефлексировать
свою
рефлексию
(рефлексия
рефлексии,
рефлексия
второго
порядка),
надо
забраться на
еще один
рефлексивный
этаж, увидеть
который
можно будет
только с
более
высокого Ц
когда мы
воспринимаем
сам предмет,
наше восприятие
остается для
нас
невидимымЕ Неклассика
[Ч> 03] работает
на более
высоких
рефлексивных
этажах (стр. 436)
Самые
очевидные
очевидности Ц
именно в силу
своей
самоочевидности
Ц мало того,
что остаются,
как правило,
почти
незаметными,
то есть
практически незамечаемыми,
и потому не
подвергаемыми
рефлексии, но
еще и
оказываются Ц
при
ближайшем
рассмотрении
Ц совсем не
такими уж
очевидными
(стр. 441)
Человек,
знакомый с
философией,
без труда определит,
откуда В.
Кузнецов
заимствовал
эти
высказывания.
Только дело в
том, что у
Гёте и у Ильенкова
(про
очевидности)
сказано
гораздо
лучше и интереснее.
И у Э. Гуссерля
ЦWesensschau и
феноменологическая
редукция, и у Мамардашвили
с
Пятигорским
(принцип
рефлексии рефлексии)
Ц тоже.
Ещё
один
фрагмент:
Евсе
философские конструкции
проецируются
[Ч> 08.1] друг на
друга, каждая
по-своему. Поэтому
совершенно
неважно, что
положено в
начало [Ч> 00]
размышления Ц
бытие, идея,
время, структура,
текст, воля,
понимание,
власть или
любое другое.
И подобно
тому, как при
чтении романа
фиксируется
не фактура
бумаги и вид
использованного
шрифта, а
перипетии
сюжета и действия
героев,
основная
задача
восприятия
философского
текста
заключается,
наверное, в
том, чтобы
выделить не
отдельные
особенности
концепции
того или
иного мыслителя
(это
специальная,
конкретная и
сама по себе
небезынтересная
проблема), а
попытаться
все-таки
уловить хотя
бы контуры
того, что
проступает
за каждым
таким
текстом (стр.
438-439)
Мысль,
конечно,
правильная и
совсем не
оригинальная.
Но и здесь,
как и в
других местах
у В.
Кузнецова, из
правильной и
банальной, в
общем-то,
мысли,
вытекает
какое-то
нелепое
сравнение,
некорректное
и в высшей
степени
сомнительное.
Сегодня
принято с
осуждением
называть эклектикой
свалку и/или
помойку, куда
набросаны в
хаотическом
беспорядке
любые куски
любых
концепций.
Однако,
это
совершенно
не мешает
любить
разного рода
салаты и
винегреты. А
ведь
исторические
эклектики
прославились
тем, что
отказались
выбирать [Ч> 02.1]
между
Платоном и
Аристотелем,
заявив, что
они оба
правы, Ц и оказались
не так уж
неправы
(стр. 441)
На
человека, не
отягощённого
знакомством с
настоящей
серьёзной
философией,
этот пассаж
может
произвести
впечатление
глубокой
неординарной
мысли. Но
давайте
вчитаемся.
Здесь всё
свалено в
одну кучу Ц и
помойка и
салаты с винегретами,
и
исторические
эклектики, и
Платон с
Аристотелем.
Во-первых,
сравнение
эклектики с
салатом или
винегретом
совершенно неуместно,
даже на
кулинарном
уровне, а не то что на
философском.
Эклектика Ц
это не салат
а, скорее, лШанель╗
в щи.
Эклектизм, со
времён Потамона,
не есть отказ
от выбора или
попытка
соединить
несоединимое,
а есть
подмена (или
смешивание)
оснований.
Нелишне
будет
напомнить, что
греческое Eklektikosа
означает
лспособный
выбирать╗.
Это знает
любой
студент-первокурсник
философского
факультета.
Так что
лпристёгивание╗
сюда, в одну
кучу,
исторических
эклектиков,
якобы отказавшихся
выбирать
между
Платоном и
Аристотелем
и тем
прославившихся(?)
выглядит просто
нелепо. И
если уж
говорить в
серьёз об эклектике,
то куда
уместнее
было бы
вспомнить
великого
Лейбница,
который
писал, что все
философские
системы
правы в том,
что они утверждают,
ошибаясь
лишь
относительно
того, что они
отрицают.
Конечно,
мысль
Лейбница не
столь
витиевата,
как мысль В.
Кузнецова, но
это Ц
философская
мысль. А вот
пассаж В.
Кузнецова Ц
пример самой
что ни на
есть банальной
эклектики Ц
греки,
винегрет,
свалка,
Платон,
Аристотель и
т. д. Ц всё в
одной куче.
А вот
замечательный,
на мой
взгляд,
фрагмент
этого
философского
манифеста,
где речь идёт
о философии
образования.
Нет
смысла
навязывать
никому каких
бы то ни было
знаний и
представлений,
даже с самыми
лучшими
намерениями,
Ц надо просто
создать условия
внутренней
необходимости
в знаниях или
умениях и
внесшей
возможности
эти знания
или умения
найти и
освоить для
решения собственных
(опять-таки
не
навязанных)
задач и
проблем,
возникающих
в процессе
личной активности,
в процессе
реализации
собственных
интересов и
потребностей.
Незачем
механически
загружать
память набором
сведений Ц
лучше показать
где и как эти
сведения
можно найти и
получить, еще
лучше дать
возможность
самому
сделать
открытие.
Образовательный
процесс
осуществляется
всегда во взаимодействии,
поэтому
учитель и сам
должен быть
заинтересован
учиться, в
том числе и у своих
учеников. И
не должен
изображать
из себя сверхчеловека,
который все
знает и все
умеет. Не
надо
закрывать
глаза на
ошибки [Ч> 05.5],
трудности и
проблемы Ц
ведь это
критические
точки роста;
наоборот,
надо им
радоваться Ц
сложнее
всего как раз
увидеть
проблему,
вообще
задуматься над
очевидным,
привычным и в
силу этого
незаметным,
невидимым. Поэтому
нужно не
только
слушать, но и
слышать; не
только
смотреть, но
и видеть.
Владение и
оперирование
целым
спектром
возможных схем
и моделей,
путей и
способов,
стратегий и
практик
позволяет
более
свободно
ориентироваться
в любой
ситуации и
находить эффективные
решения и
выходы. (Хотя,
конечно, мудрый
не попадет в
такую
ситуацию, из
которой
умный найдет
успешный
выход.)
Исследовательский
интерес
неразрывно
связан с творческим
порывам, а
гибкость
познавания
позволяет
избежать
стереотипных
мыслей и
действий
(стр. 446)
Мне
этот
фрагмент
очень
понравился. А
комментарий
будет таким:
представьте
себе, что в
книге под
названием
лКто сегодня
делает педагогику
в России╗
будет
напечатан
лпедагогический
манифест╗
некоего автора,
в котором,
кроме всего
прочего,
будет такой,
например,
фрагмент: лНе
две
субстанции, а
два атрибута
одной
субстанции.
Есть феномен
и есть
ноумен. Dasein Ц
это,
представьте
себе, Dasein. И так далееЕ╗.
Для
педагогов
это,
вероятно, будет
чем-то новым.
Но как
отнесётся к
этому
фрагменту
профессиональный
философ?
Точно такой
же будет реакция
профессионального
педагога на
этот
фрагмент
философского
манифеста В.
Кузнецова.
Проблемы,
обозначенные
в этом фрагменте,
уже лет
двадцать как
обсуждаются
в педагогической
литературе.
Отрадно, что
к этому обсуждению
присоединились
философы,
пусть даже
пока на
уровне
повторения
уже давно
известных
истин. И, хотя
в этом
фрагменте
нет ничего
нового, он
представляется
мне самым интересным
из всего
философского
манифеста
Василия
Кузнецова.
Так что, как
говорил один
философ, лнет
ничего
нового под
солнцем, но
есть кое-что
старое, чего
мы не знаем╗.
(Лоренс Питер).
И ещё
один
фрагмент
этого
манифеста, с
которым я
полностью
согласен.
Любая
философская
проблема, как
известно, уже
содержит в
себе всю
философскую
проблематику
в целом. А
любой
философский
вопрос может
быть задан
только так,
что
спрашивающий
как таковой
неизбежно
оказывается
под этим же
вопросом
(стр. 432)
Философия
постоянно
норовит
ускользнуть
от любой предзаданной
определенности.
Пытаясь
схватить и
удержать
философию
жестко
фиксирующими
средствами,
мы
обязательно
или
промахнемся,
или останемся
с пустым
слепком
своего
предубеждения
на руках.
Остается
открытым
сакраментальный
вопрос Ц
нужно ли все
додумывать
до конца или
надо вовремя
остановиться?
(стр. 433)
Может
быть это
правильно,
что лначинать
можно с чего
угодно╗. Но
иногда, может
быть, лучше и
вовсе не
начинать?
Какой смысл,
если мы обязательно
или
промахнемся,
или останемся
с пустым
слепком
своего
предубеждения
на рукахЕ Оставляю
читателям
самим судить,
насколько
сильно
промахнулся
В. Кузнецов в
своём философском
манифесте.
Зоны
выживания в
культуре.
Дмитрий Пригов
(стр. 504-514).
Дмитрий
Александрович
Пригов
не был
профессиональным
философом. Он
был поэтом. По
моему мнению,
он был и
остаётся
одним из лучших,
если не
лучшим,
поэтом в
современной России.
В его поэзии
меня
поражают и
восхищают
две вещи.
Во-первых,
отношение к
поэтическому
слову: он
очень точно
использует
слово -
единственный
инструмент
поэта Ц а это
умение уже
почти совсем
не
встречается
в
современной
поэзии (да и у
некоторых
философов с
этим
проблемы,
кстати
сказать). И, во-вторых,
точность и
почти
совершенная выстроенность
его
поэтических
образов. Если
бы меня попросили
кратко
определить
особенность
поэзии
Дмитрия Пригова,
то я бы
сказал, что
это
лскульптурная
поэзия╗. В том
смысле, что
поэт, подобно
скульптору,
берёт камень
и отсекает от
него всё
лишнее. И это
не
удивительно:
ведь,
насколько
мне известно,
Д. Пригов Ц
скульптор по
образованию.
Как
после долгих
лет и зим
Во двор
с поленицею ровной
Приходит
вечер.
Блудный сын
Не
узнает
родимой
кровли.
Проходит
двор
насквозь Ц
приют
Легко
стареющих. На
воле
Притихнув,
облака
плывут,
Как
после
отпустившей
боли.
Чуть
сладкий
запах свежих
дров
Не
возвратит
его с обочин.
Он
затерялся
меж стволов
И
возгласов:
спокойной
ночи!
Конечно,
с моим
мнением и с
такой
оценкой поэзии
Дмитрия Пригова
можно
поспорить, но
неоспоримо
то, что он Ц настоящий
поэт. А какой
поэт
(особенно в
России) Ц не
философ? Так
что появление
текста Д. Пригова
в этой книге
не случайно.
Да, в
конце концов,
это и неважно
Ц поэт-не
поэт, философ-не
философ. Важно
что человек
пишет, что он
говорит и как. Тем
более,
что в своей
статье Д. Пригов
размышляет о
вечной теме
русской
литературы Ц
лтворец и
власть╗,
лхудожник и
общество╗. И,
хоть называется
его статья
лЗоны
выживания в
культуре╗
(лучше было
бы назвать её
лЗоны выживания
культуры в
условиях
суверенной
демократии╗) Ц
речь в ней
главным
образом идёт
именно об
этой вечной
теме. Вечная
тема русской
литературы в
данном
случае трансформировалась
в
размышления
поэта о взаимоотношениях
выживающей
культуры и
власти, что
свидетельствует
лишь о том,
какая у нас
теперь культура
и какая у
нас теперь
властьЕ
Похоже,
что Дмитрий
Александрович
это очень
хорошо
понимал. Я
хотел бы
привести
несколько
фрагментов
из его
статьи,
которые, как мне
кажется,
точно
выражают
отношение
поэта к
происходящему.
Для
начала
нехитро
сравним
нынешнее
положение
данного рода
литературного
служения с
буквально
недавним
прошлым. Или
же бросим
краткий
сравнивающий
взгляд на
статус
поэзии в ряду
современных
ей иных видов
культурной
деятельности
(то есть то,
что
называется
рассмотрением
в диахронии и
синхронии, уж
извините).
Не
надо
особенно
напрягать
память, чтобы
припомнить
недавние
времена,
когда наша
родная
поэзия была
одним из
основных
ресурсов
всеобщего цитирования,
главной
составляющий
общекультурной
и
национальной
памяти.
Поэтические
строки
служили
заголовками статей,
эпиграфами
научных
исследований,
проскальзывали
в речах
руководителей.
В качестве
разговорных
цитат поэзия
служила
способом
опознания друг
друга и
склеивающим
наполнением
бесед. Ну, это
вполне
банально.
Не
будем
преувеличивать,
но отметим
всё-таки, что
критическая
масса
населения,
пользовавшая
поэзию
подобным образом,
была
достаточна,
чтобы
определять
культурную
атмосферу. Я
уж и не
говорю про
памятные
многим
вечера
студенческих
компаний или
вечеринок
вполне
пожилых
людей, когда
после
естественных
выпивок-закусок
участники
засиживались
далеко за
полночь,
предаваясь
чтению своих
или чужих
стихов. Их
знали, без
преувеличения,
сотнями, если
не тысячами.
Для полной
безутешности
нынешней картины
помянем, что
поэты в своей
массовой популярности
вполне даже
могли
сравниться с
нынешними супер- и мега-старами,
извините за
жаргон (стр. 506)
Ныне
ситуация
стала другой.
Поэзия,
бывшая
раньше
смыслом и
наполнением
жизни, ныне
становится
побочным
занятием
людей,
серьёзно
погружённых
в другие рода
деятельности.
Заметим, что
на нынешней культурной
сцене нет
поэтов, перешагнувших
бы в своей
популярности
за границы
чисто поэтических
кругов. Все
сохранившиеся
поныне, так
сказать,
поэтические поп-фигуры
Ч доживающие
могикане,
продукты
разнородных
культурных
процессов
предыдущих
времён (стр. 507)
Так
что на уровне
широкого
функционирования
текстов в
современной
культуре нынешний
поэт вполне
неотличим от
всех, работающих
в сфере
развлечения.(стр. 508)
Конечно,
в качестве
представителей
некоего рода
эзотерической
деятельности,
влияющей на
общество не
впрямую, но
некоторым сложным
способом
многочисленных
посредований
и редукций
(как те же
космологи,
вообще неведомые
широкой
публике),
поэты вполне
даже и
уместны в
современном
обществе. Но
в данном
случае у
большинства
из них
уровень и содержательное
наполнение
текстов, а
также атавистические
социокультурные
амбиции
вполне не
соответствуют
подобному
образу (стр. 510).
И
что же
следует из
всего
вышеизложенного?
Собственно,
из всего
вышеизложенного
выходит, что
зоной
возможного
выживания
интеллектуалов
и зарождения
гражданского
общества являются
зоны
среднего
бизнеса и
малых сообществ,
совпадая с
ними
стратегически
и идеологически
в
противостоянии
претензий на
тотальность
крупного
капитала и
власти.
Ясное
дело, что
нигде
интеллектуалы
не вправе
рассчитывать
на
миллионные
тиражи, но в
обществах с
развитыми
гражданскими
институтами
влияние их
малотиражных
высказываний
вполне
ощутимо и на
уровне
власти, и на
уровне
большого
бизнеса (стр.
513-514).
Комментировать
эти
фрагменты не
имеет смысла.
Сказанное Д. Приговым,
в силу
совершенной
очевидности,
не нуждается
в
развёрнутых
комментариях.
Заканчивает
Д. Пригов
свою статью
так:
Вспоминается,
как в
каком-то
интервью Селинджер,
спрошенный о
его отличии
от
всемирно-гремевшего
тогда
Евтушенко,
отвечал: лЕму
интересно,
что думает о
нём Брежнев.
А американскому
президенту
интересно,
что Селинджер
думает о нём╗
(стр. 515)
Похоже,
нынешняя
ситуация
такова, что
власти
неинтересно,
что о ней
думают поэты,
и поэтам
неинтересно,
что о них
думает
власть. И мне
думается, что
грустить по
этому поводу не
надо. Ведь
ситуация эта
Ц лучшая из
всех
возможных
для культуры.
Поясню,
почему. Когда
президенту
становится
линтересно╗,
что думают о
нём поэты,
возникает
соблазн лв
консерватории
что-то
подправить╗.
А когда поэту
становится
интересно,
что думает о
нём президент
(царь, король,
шахиншах,
эмир и т.д.), то
это - первый
шаг к тому,
чтобы убить в
себе поэта (кстати,
упомянутый Е.
Евтушенко
является примером
такого
самоубийства).
Самые лучшие времена
для культуры
Ц это те
времена,
когда власть
не обращает
на неё внимания.
В эти времена
культура уже
не может выполнять
несвойственные
ей функции
(например,
быть формой
протеста
против
произвола
власти). И
тогда ей
приходится
обращаться к
своей
подлинной
функции Ц
помогать
сохранению и
развитию человеческого
в человеке.
Конечно, в
такие
времена
культурные
институты
переживают
определенные
трудности (в
том числе и
финансовые).
Трудно
становится и тем
лдеятелям
культуры╗,
которых
власть раньше
покупала
а теперь
перестала
это делать.
Такие лдеятели-делатели
культуры╗
готовы и дальше
продаваться,
причём
продаваться
любой власти,
но в те
времена, о
которых я говорю,
покупателей
на них нет.
Трудно
становится и
тем, кто
привлекал
публику
спектаклями
с лфигой в
кармане╗ и т.д.,
ибо публика
начинает
ходить на
спектакли не
потому, что
там
присутствует
эта самая
фига, и не
потому, что
спектакль
поставлен
опальным
режиссёром, а
просто
потому, что
это Ц хороший
спектакль. И
не ходить,
потому что
спектакль плохой.
Трудно
становится
некоторым
лдеятелям
культуры╗,
когда
публика идёт
на концерт не
потому, что
исполняются
произведения
запрещённых
композиторов
и оркестром дирижирует
опальный
дирижёр, а
просто потому,
что звучит
хорошая
музыка в
хорошем исполнении.
Именно в
такие
времена
настоящая Культура
и может себя
предъявить и
проявить.
С другой
стороны,
именно в
такие
времена начинает
пышным
цветом
расцветать
всевозможная
и околовсяческая
попса,
готовая
пойти на всё,
что угодно,
чтобы
привлечь к
себе
внимание.
Можно долго
спорить, кто
из них хуже Ц
раскрученный
безголосый лпивец╗ или
продавшийся
власти лизоблюд-кинорежиссёр.
Но к культуре
ни тот, ни
другой
отношения не
имеет. И то,
что они
делают,
называя это
лискусством╗ -
тоже. Не
случайно в
своей статье
поэт Д. Пригов
вспомнил
замечательную
немецкую
поговорку:
лГовно
не может быть
невкусным Ч
миллионы мух
не могут
ошибаться╗
(стр.510)
Что
ж, иногда и
хорошему
поэту
приходится залезать
в шкаф и
читать свои
стихи оттуда,
чтобы быть
услышанным.
Сальвадор
Дали тоже эпатировал
публику. И
Диоген, когда
ходил днём с
фонарём.
Только дело в
том, что Дали
был
настоящим
большим
художником и
очень хорошо
умел
рисовать. А
Диоген был
настоящим
философом.
Культура
всегда представляла
собой лишь
небольшие
островки человеческого
в море
дикости и
варварства. В
древней
Греции не все
поголовно
были Фидиями и
Аристофанами,
идиотов
и там
хватало. И в
древнем Риме
не все были Лукрециями,
большинство
вообще
довольствовалось
лхлебом и
зрелищами╗.
Так было и
так есть. Но
при этом
культура
всегда
выживала, потому
что она
неуничтожима.
Впрочем, как
и власть. И,
если
вспомнить
одно из
ранних
стихотворений
Д. Пригова:
Жизнь
кратка, а
Искусство
долго
И в
схватке
побеждает
Жизнь.
Об
устроении
человека (в
жанре
исповеди научного
работника,
находящего
утешение в методологии. Владимир
Романов
(стр.515-546)
Поскольку
комментариям
к этой статье
я заканчиваю
свою рецензию-размышление,
то открою
секрет, о котором,
в силу
понятных
причин, не
хотел говорить
в начале.
Дело в том,
что одно
известное
издательство
обратилось
ко мне с
просьбой
порекомендовать
тексты
кого-то из
российских
философов
для
публикации в
антологии
современной
философской
мысли, которое
оно готовит к
печати. Я, без
некоторого и довольно
долгого
колебания,
согласился. Согласился,
оговорив,
разумеется,
что мои рекомендации
будут весьма
субъективными
(если они
вообще
будут).
Так
что моё
внимание к
книге лКто
сегодня делает
философию в
России╗
объясняется
именно этим,
весьма
практическим,
обстоятельством.
Книгу эту
шумно и
активно пиарят,
появилось
большое
количество
рецензий (весьма
лестных и
даже
восторженных),
в которых её
появление
называют
едва ли не
главным
философским
событием
последних
лет. Так что,
как
говорится, в
такой ситуации
я не мог
пройти мимо
этой книги. И
читал я её
очень
внимательно
и даже
пристрастно.
А
говорю я это
потому, что
статью
Владимира
Романова я
буду
настоятельно
рекомендовать
к публикации
в этой
онтологии
современной
российской
мысли. И это
будет, по-видимому,
лучшее, что я
могу сделать
в данном случае.
Статья эта,
от первой до
последней строчки,
написана
рукой
Мастера. И я,
как читатель,
интересующийся
философией,
этому рад.
НЕСКОЛЬКО
СЛОВ В
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Не
думаю, что
есть
необходимость
давать развернутое
заключение,
завершающее
размышления
психолога на
тему лкто
только сегодня
не делает
философию в
России╗. Все,
что я хотел
сказать, я
сказал в
основном
тексте. Но
некоторые
завершающие
пояснения
дать всё-таки
необходимо.
1.
Меня могут
упрекнуть,
что
рецензируя
философскую
книгу, я
занимаюсь не
своим делом.
Я не могу
принять этот
упрёк по
следующим основаниям.
Во-первых, в
самом начале
своей
рецензии я
ясно
обозначил
свою позицию:
Еанализ
философского
содержания
этой книги я
хотел бы
предоставить
специалистам,
а за собой
оставить
возможность
проанализировать
эту книгу с
позиции
психолога.
Ведь
проблема
мышления и
речи,
способности
ясно и внятно
выражать
свои мысли в
более или
менее
строгом
логическом
порядке есть проблема
не только
философская,
но и психологическаяЕ
Анализ
продуктов
(результатов)
деятельности
является
вполне
научным и
достаточно информативным
методом
исследования
в психологии.
Анализируя
некоторые
характеристики
речи
человека -
устной и
письменной -
психолог
может делать
определенные
выводы об
умственных,
эмоциональных
и личностных
особенностях
этого
человека. Так
что, когда я
писал эту
рецензию, то
занимался как
раз своим
делом. Ведь я
хотел понять,
кто
лсегодня
делает
философию в
России╗.
Любой другой
профессиональный
психолог мог
бы сделать то
же самое с
текстами,
представленными
в данной
книге,
используя
этот же метод
анализа. И
анализ этот
был бы,
возможно, более
жёстким, чем
мой.
Более того,
если я что-то
не понимал в
логических
построениях
некоторых
авторов, то прямо
в этом
признавался
и пытался
соотнести
эти пассажи с
другими
текстами
этих же авторов
или других
философов. В
некоторых случаях
я даже просил
философов-профессионалов
помочь мне
разобраться
и указать,
где и в чём я
ошибаюсь. И,
наконец, в
некоторых
местах моей
рецензии я открыто
вставал на
защиту
некоторых
авторов,
стараясь
показать
ошибочность
диагнозов,
которые мой
приятель-психиатр
им ставил. Скажу
больше: когда
мой
приятель-психиатр
сказал, что
некоторые
тексты,
представленные
в этой книге,
он будет
использовать
в работе со
студентами в
качестве
наглядного
материала
для курса
клинической
психиатрии, я
убедительно
просил его
этого не
делать.
2. Я не
рассчитываю,
что моя
рецензия
вызовет какую-то
ответную
реакцию.
Грамотные
культурные
философы уже
имеют своё
мнение об этой
книге, и моя
рецензия
вряд ли с
этим мнением
сильно
расходится. Философские
попсовики
на
адекватную
реакцию не
способны по
определению.
А умный
читатель сам
разберётся, лчто
есть что╗ и в
этой книге, и
в моей
рецензии.
Но,
дабы
избежать
дальнейших
дискуссий на уровне
Михаила Самуэльевича
Паниковского,
я хотел бы
сказать
следующее:
мне неинтересно
продолжать
дискуссию об
этой книге,
но я готов её
продолжить,
при условии,
если
разговор
пойдёт по
существу
дела. А для того,
чтобы
разговор был
именно по
существу дела,
я хотел бы,
чтобы тот,
кто захочет
как-то
отреагировать
на мою
рецензию,
доказал, для
начала:
- что
наука
возникла в Греции,
а не в Китае
(как пишет Ф. Гиренок),
- что философский
спор, в
сущности,
мало чем
отличается
от уличной
склоки (как
утверждает А.
Сосланд),
- что
лсовокупление
меона
(или апейрона)
и пераса
порождает
мысль
сущности (то
есть, души-сульфура)
о себе самой╗
(как пишет О.
Фомин).
- что у Ж. Делёза
или у М. Фуко
нет
аутентичных
текстов (как
утверждает М.
Рыклин).
- что
именно С.
Семёновой и
никем иным
было предложено
определение
лорганического
прогресса╗
(как она сама
пишет).
- что
лпространство
содержит в
себе выпуклости
и вогнутости,
сверхэротически
тяготеющие
друг к другу
Еи друг от
друга отталкивающиесяЕ
и из этого
лвозникают виды
и роды, формы,
подобные
друг другу,
но друг от
друга отличные
(например, деревья
в лесу или
вообще
растения,
столь различные
в своих видах
и родах, но
единые по
сущности как
растения)╗
(как заявляет
О. Фомин).
И ещё, мне
очень
хотелось бы
узнать, где
именно в
библиографии
Ж. Деррида
указана
работа,
написанная в
соавторстве с
М. Рыклиным,
которую сам
М. Рыклин
внёс в свою
библиографию,
как
написанную в
соавторстве
с Ж. Деррида.
И, что уж
совсем
просто, как
называется
то самое
учебное
заведение в
Югославии (?), в
котором
лОсновы
Геополитики╗
Дугина
приняты в качестве
учебного
пособия╗, как
пишет г. Нилогов.
Я готов
продолжать дискуссию
только с теми
возможными
моими оппонентами,
кто даст
ответы хотя
бы на эти вопросы.
3. Кого то
может
возмутить
название
моей рецензии и её
резкий тон.
Я в своей
рецензии
выступаю
против
философствующей
попсы Ц то
есть против
тех, кто приписывает
себе
открытия,
которых они
не совершали,
и соавторов,
которые с
ними ничего
не писали. Я
выступаю
против тех,
кто плохо
знает классические
тексты, кто
не в ладах с
историей и географией.
Я выступаю
против тех,
кто занимается
профанацией
философии,
против тех, в
чьих текстах
откровенная
чушь подаётся
как
лоригинальная
философская
мысль╗. Я выступаю
против тех,
кто
допускает
очевидные
логические
ошибки в
рассуждениях.
Я выступаю
против тех,
кто не
утруждает
себя аргументацией.
Я выступаю
против тех,
кто обливает
читателя
лсловесным
гноем
философствования╗.
Я выступаю
против тех,
кто собственное
косноязычие
и косномыслие
выдаёт за
оригинальный
философский
стиль. Эта
моя позиция
совпадает с
позицией некоторых
философов,
представленных
в книге Ц В.
Миронова, Е. Смирновой,
А.
Пятигорского,
Е.
Петровской,
К. Крылова. И я
рад этому.
Общий тон
моей
рецензии
(может быть,
излишне
эмоциональный)
Ц лишь
следствие
этой позиции.
Это тон
возмущённого
читателя, и
моя рецензия
не
предназначена
для
публикации в академическом
журнале.
4. В России
есть философия
и есть
философы, как
бы это ни
пытались оспорить.
Их мало,
очень мало,
но они были и
есть. Были
они и в
советские
времена,
столь ненавидимые
некоторыми
авторами
рецензированной
книги. Есть
они и сейчас.
Философ (неважно,
конструктивист
или деконструктивист,
аналитик или
марксист,
анархист или
прагматист)
предъявляет
людям, urbi et orbi,
только одно Ц
свою
собственную
мысль. И отвечает
за неё своей
жизнью.
Философию
нельзя делать.
В ней и ею
надо жить. Я
рад, что и
сейчас в
России есть
философы,
которые
живут философией
и в
философии, а
потому жива и
сама философия.
Но есть и те,
кто лделают
философию╗. А
поскольку
делать
философию
нельзя, то всё,
что они
делают,
оставляет
Философию
равнодушной.
И чем больше
они кричат,
тем менее
Философия к
ним
благосклонна.
И, наконец,
есть и те, кто
делают
что-то, но при
этом думают,
что делают
философию.
Поскольку
они регулярно
и публично
обделываются,
то становится
ясно, каким
словом
называется то,
что они
делают.
Грязная пена
уйдёт, а подлинная
Философия
останется. И,
как сказал
поэт:
Пусть громы
небо
потрясают,
Злодеи слабых
угнетают,
Безумцы
хвалят разум
свой!
Мой друг, не
мы тому
виной.
Николай
Вересов. Каяни,
Финляндия.
11 мая 2008 года.